19 ноября 1943 г.
С утра выдался облачный, серый день. Ночью слегка подморозило. Дороги и поля застыли, превратились в камень, но к полудню всё опять развезло. Все шляхи и поля утопали в сплошной грязи из чернозема. Натружено ревя моторами, машины медленно ползли по раскисшим от дождей полям и дорогам. Для наблюдения за дорогой на крыльях машин лежали солдаты. При повороте на переезд железной дороги машина, на крыле которой я примостился, подпрыгнула, и я, как лежал, так и слетел - плашмя, в жидкое месиво грязи. Хорош был у меня вид! Дальше я продолжал путь уже в кузове. Во вторую половину дня приехали на рудник Шварца - небольшой рабочий поселок с белыми домиками под черепицей, рядом маленький заводик и серый копер шахты. И опять на дорогах серое месиво сплошной жижи. Машины пытаются ехать по полям, где меньше грузнут, и на сотню метров в ширину вся дорога разбита глубокими колеями, залитыми водой и жидкой грязью. В иных местах дорога суживается и колеса машин едут по узким колдобинам. Кузова всех машин закрыты брезентом. Посмотришь на колонну, кажется, что черные жуки, тяжело урча, медленно ползут по бездорожью, поглощая километр за километром. Три машины нашего батальона проехали в деревню Новая Алексеевка, пункт сосредоточения бригады. Но не найдя там никого, вернулись обратно. Наступившая ночь застала нас в деревне Алексеевка, с правильными порядками хат по обе стороны широкой, утопающей в грязи, размытой улице. Кончился бензин. Переночевали и весь день, 20 ноября, просидели в хате, ожидая, когда прибудут машины с бензином, где-то застрявшие на дорогах. Только вечером, в бесконечном потоке машин пришли и наши. Поужинали, заправили баки машин горючим и в сумерках короткого ноябрьского вечера выехали из деревни. В кузове нашего "студебекера", накрытого брезентом, уложены ящики с боеприпасами, на которых сидело человек 20. За машиной прицеплен 120 мм миномет. Тесно, душно, темно. Все сидят молча. Перегруженные машины, по оси утопая в грязи, медленно ползут по бездорожью. Только в первом часу ночи достигли деревни Новая Алексеевка, где остановились.
Было облачно, темно. Изредка, сквозь разрывы облаков, показывалась луна и бледные её лучи освещали белые хатки, черное месиво дороги и отражались в больших лужах.
Начальник штаба батальона лейтенант Новиков послал меня найти штаб бригады, расположившийся, по его словам, в районе школы. Школа стояла в центре деревни, перед ней была просторная грязная площадь. Обходя стороной лужи, еле вытаскивая ноги из грязи, пришел в школу, битком набитую укладывающимися спать солдатами. Они натащили вороха соломы и все были заняты одним - как можно скорее уложиться спать. Это был ночной отряд, но толком никто не знал, где находится штаб бригады. Я только успел перейти на другую сторону площади и войти в тень хаты, как послышались глухие переливы мотора. Самолет шел низко, скрываясь в тени. Мотор умолк и в наступившей тишине гулко разорвались бомбы. "Трах!", "трах!", "трах!" - пронеслось на противоположной стороне улицы и площади. Ночной бомбардировщик, подобный нашему "кукурузнику", летел низко, медленно, его мотор уныло пел, потом замолкал и на планирующем полете сыпал небольшими бомбами вдоль дороги, рядом с хатами, у которых стояли машины. Освещенные яркими языками пламени, бегали люди, тушили пожар. На одной из машин огонь разгорался. Рядом стоящие машины, разворачиваясь, уходили в темноту ночи. Я нашел штаб бригады и шел обратно, когда снова, но уже на стороне улицы, где я находился, с конца её послышались разрывы бомб. Всё ближе, ближе разрывы, вот совсем рядом со мной и пронеслись мимо меня дальше. Скоро увидел лейтенанта Новикова, который стоял со старшим лейтенантом Ляховым. Они рассуждали, где может быть штаб бригады. Я подошел, доложил и отправился к своим спать. Наши машины и люди от бомбежки не пострадали.
21 ноября 1943 г
Утром выехали за деревню и остановились в балке, возле заросшего тростником ручейка, протекавшего под обрывистым берегом. Танки, машины, боеприпасы, - все разместили в складках оврага и замаскировали. Отрыли землянки, перекрыли их досками и всем, что только попало под руку. На высотке, километра за 4-5 от нас, у немцев проходила раньше оборона. Высотку вкруговую опоясывали траншеи с ячейками для стрелков. Во многих местах размещались капитально оборудованные дзоты и блиндажи. В блиндажах, перекрытых бревнами, с отделанными тесом стенами и деревянными полами, стояли кровати с пружинными сетками и перинами, столы и стулья. Все было перевернуто, но поражала капитальность сооружения и пунктуальность, которая проявлялась в заранее предусмотренных "мелочах" при сооружении этих блиндажей. Сначала выкапывались котлованы, которые отделывались, как комнаты. В них сверху спускали кровати, столы - всю необходимую мебель, затем перекрывали их в несколько рядов бревнами и засыпали землей. Солдаты ходили вокруг в поисках досок, дров и всего необходимого для жизни в степи.
Я ходил в степь за соломой к уметом, где встретил солдат-артиллеристов тяжелой артиллерии резерва главного командования. Они стояли за 18 километров от фронта и стреляли регулярно, никогда не видя цели.
Только успели обжить балку, через день, 23 ноября, под вечер выехали и через несколько километров остановились за деревней, в другой балке, под названием Стеречья. Балка голая, лишенная даже кустарника, начиналась у деревни. Дальше, в конце, она заросла акациями. Ближе к деревне в балке расположился штаб батальона с батареей 120 мм минометов. Наша рота располагалась немного дальше, - среди акаций.
И опять вырыли землянки, огневые позиции, капониры для машин, ниши для боеприпасов. Землянки перекрыли акацией. Я уколол колючкой акации средний палец на левой руке, он через день стал нарывать. Землянку мы вырыли на склоне балки, на 2 человека. В ней сделали печь, так что было тепло. Я жил вместе с Ванштейном. Он ленинградец, лет 30, инженер.
Питание было скверное - выручала кукуруза с окрестных полей. Колонны машин с продуктами, боеприпасами и со всем необходимым застряли в трясинах. С вечера без нормы засыпали в котел походной кухни кукурузные зерна, которые варили всю ночь. Всё, что оставалось после завтрака, варили на обед, а уж остаток от обеда доваривали на ужин. В котел перед раздачей клали консервы, выдавали хлеб и сахар.
Выпал небольшой снег, резко похолодало. На нас было летнее обмундирование: драные шинели, разбитые ботинки с обмотками, хлопчатобумажные гимнастерки, брюки и пилотки. От холода спасались в землянках, у печек, которые сделали прямо в земле, в противоположной стороне от входа. Печка представляла собой квадратную яму, шириной 40 см. и глубиной в полметра. Вверх вывели трубу и в этой яме жгли акацию.
Палец у меня здорово раздуло, пошел в санчасть, там вскрыли нарыв и перевязали палец в согнутом положении. С тех пор, в память о Стеречьей балке, палец так и остался согнутым.
Помню, как только вечером мы приехали в балку, был сильный мороз. Танкисты разожгли костер. Ящики от боеприпасов и акация, обильно политые газолью, ярко горели. Рядом с костром, обжигаясь, грелись солдаты. некоторые из них готовили ужин. Невдалеке, в балке, лежали убитые лошади. Из них вырезали куски мяса, складывали их в пустые консервные банки, которые клали в горячую золу, а сверху жгли костер. Через час „консервы в собственном соку” были готовы. Мне они очень понравились. Проголодавшись, поел с большим аппетитом.
Недалеко от штаба бригады я нашел пустую землянку, где стали жить втроем - я и два оружейника, Ванштейн и Логвиненко. Ванштейн - образованный и отзывчивый, черноволосый, среднего роста, немного полный, очень любил вспоминать довоенную жизнь. Жили мы очень дружно. Вечером занавешивали плащ-палаткой вход в землянку, жарко топили печку и блаженствовали в тепле. Днем я ходил в штаб батальона и бригады, получал и разносил письма и газеты. Под конец нашего пребывания в балке я потерял одно письмо для лейтенанта Елина 1 , начальника боепитания батальона. Утром его нашли и старший лейтенант Ляхов отстранил меня от должности и почтальона и комсорга.
Я попал опять в роту к старшине Манешину в расчет заштатным номером. Здесь я устроился в землянке вдвоем с Пономаревым, невысокого роста, худощавым парнем. Жили очень дружно. Все дни проходили в различных работах: копали капониры для машин, счищали густую смазку с мин, запасали дрова для землянок. Особенно мне запомнилась баня.
В крутом откосе выкопали прямоугольный котлован - 1,5x2м. Сверху завесили плащ-палаткой. Узкий, зигзагообразный ход вел со дна балки в эту "баню". Снаружи стояли три бочки: с кипятком, холодной водой и для прожарки белья. Здесь же у бочек раздеваешься, холодный ветер обжигает. Кладешь белье в бочку для прожарки, берешь два котелка воды, один с кипятком, другой холодный, и осторожно, чтобы не запачкаться, идешь по траншее в "баню". Я зашел внутрь и увидел, как солдаты моются.
Желая согреться, выливают на себя кипяток, потом холодную воду и стремглав выскакивают назад, к бочкам. Но белье нужно ждать ещё минут 30. Поэтому набирают опять котелки с водой и снова заходят в баню. Самое удивительное, что никто после этой "бани" не заболел, но зато мы избавились от вшей. В Стеречьей балке, дожидаясь машин с Днепра, простояли до 1 декабря.
Вечерами часто вспоминали бои в октябре, жару "бабьего лета" Украины, рассказывали разные истории. Удивительно устроена память у людей, особенно в молодости, - всё плохое она вычеркивает, всё хорошее она изображает яркими, сочными красками.
1 декабря 1943 г.
Вечером - тревога. Все спешно собираются, машины выстраиваются в колонны. Все с чувством облегчения и подъема покидают надоевшие землянки, грязь и копоть в них, полуголодную жизнь. Ещё бы! Каждому из нас рисовался радужный блеск октябрьского наступления на Кривой Рог. Но действительность скоро вернула нас с неба на землю и этой же ночью заставила горько сожалеть о дымных земляных печках в землянках Стеречьей балки.
Только машины отъехали километров пять и мы едва успели распрощаться с "улучшенной" и "усовершенствованной", размытой, разбитой и залитый толстым слоем грязи дорогой и выйти на полевую дорогу, только въехали в чистое, безбрежное, запорошенное искрящимся снегом, поле с редкими клочьями полос подсолнуха и кукурузы и подъехали к двум курганам, как перед нами открылась страшная картина следов недавних боев.
Широкие, параллельные следы "тигров" прочертили в степи, сверкающей в лучах заходящего солнца кристальной белизной розовеющего снега, оборону нашей пехоты. Цепь небольших окопчиков не могли спасти. Люди бежали, и их останки, разорванные в клочья снарядами, раздавленные танками, густо усеяли степь.
Метрах в ста от курганов остановились и получили приказ: за 24 часа окопаться, зарыть в землю всё: машины, минометы, людей. Сразу приступили к оборудованию огневой позиции и устройству землянок. Всю ночь, с первого на второе декабря, долбили мерзлую, как камень, землю. Километров за 7, изрядно проблуждав по степи, нашли акации и два раза сходили за ними. На рассвете огневая позиция полного профиля и котлованы для землянок были отрыты.
Наступило серое, мглистое утро 2 декабря 1943 г.
Рядом окапываются артиллеристы второго артиллерийского дивизиона. Часов в 9 утра к ним подъехал на "виллисе" майор Удалов с комсоргом бригады и ещё с двумя офицерами.
- Как дела? Как настроение? - спрашивает майор Удалов.
На бруствере стоит высокий, тощий артиллерист и грызет кочерыжку кукурузы. Подбегает командир взвода и отвечает:
- Дела хороши, огневая почти готова!
Солдат-артиллерист, грызя кочерыжку, говорит:
- Не мешало бы для "настроения" позавтракать. Вчера не ужинали и сегодня ещё нет завтрака.
В разговор вступил комсорг бригады:
- Я вам духовную пищу привез - газеты за неделю!
Целый день работали над устройством землянок. Носили акации для перекрытия, солому из уметов, сделали земляные печки. К вечеру всё замаскировали, затопили печки в землянках и стали укладываться спать. После ужина я заступил часовым на огневой позиции, которая располагалась метрах в 30 от землянок. Часа через два пошел снег и, возвращаясь обратно в землянку, я заблудился. Прошел мимо землянок, вышел на дорогу. В клубящемся снегу туманно просматривались курганы. Всюду попадались землянки, во многих ещё не спали. Склоны курганов были изрыты траншеями, щелями. Шквальный ветер валил с ног. Неожиданно замелькали огни, раскрылись двери землянок, забегали, засуетились офицеры. Команды, крики, и всё ожило. Прямо из-под снега выходят солдаты, заурчали моторы машин - всё пришло в движение. По столбам телефонной линии я сориентировался, сошел с кургана и метров через 100 увидел три треугольные насыпи наших землянок, уже заметенных снегом. Из них сиротливо торчали черные трубы печек. Только залез в землянку с намерением улечься спать, как прибежал старшина Манешин:
- Подъём! Давай, давай! Быстро, быстро!
Мигом свернули огневую позицию, погрузили материальную часть на машины и в час ночи, 3 декабря 1943 г., выехали снова вперед - на запад. Ночью проехали немного. Мешал снег, темнота, отсутствие ориентиров. Рассвет застал в деревне Ново-Стародуб, только вчера покинутой немцами и почти неразрушенной. Перед деревней была большая аллея из тополей, по которой машины въехали в деревню. Проглянуло солнце, снег стал таять, снова появилась грязь.
На окраине деревни, в заброшенном погребе, нашли картошку и я вместе с другими, нас было человек 10, чистили её на обед для батальона. Перед этим я две ночи не спал и после обеда, к вечеру, заснул в какой-то хате. Когда я проснулся утром 4 декабря, то никого уже не было. Все уехали и никто меня не разбудил. Узнал, в каком направлении выехали и, километров через 5, в соседней деревне под названием Лапти, к вечеру, нашел своих, расположившихся на ночлег по погребам, сарая, хатам.
5 декабря 1943 г.
На рассвете выехали из деревни, опять проехали через деревню Ново-Стародуб, мимо высоких тополей, тянувшихся аллеей вдоль дороги, переехали через мост и нова перед нами открылась степь, местами черная, бугристая, заросшая полынью и ковылем, местами заметенная снегом. Рядом с дорогой, в поле, валялся убитый немец - в шинели, но без сапог. Взошло зимнее солнце. Дорога шла вдоль посадки акации, наши машины медленно продвигались вслед за колонной машин, везших 85 мм зенитные пушки. Брезенты на кузовах машин были сняты. Яркие лучи солнца слепили глаза. Неожиданно впереди, прямо от солнца, вынырнули "мессершмиты" и низко, на бреющем полете, в упор забили пулеметы по идущей впереди колонне автомашин с зенитными пушками. Машины не успели остановиться, с них, как горох, посыпались во все стороны, кто куда, солдаты. Я сидел впереди, только успел подняться и сделать по ящикам с минами, лежавшими в кузове в три ряда, два шага к заднему борту, как разорвались крупнокалиберные пули, выпущенные "мессершмиттом" с высоты метров в десять. Черный силуэт самолета тут же промелькнул и исчез. В момент разрывов, через задний борт прыгал Ваганов, единственный из расчета Кофмана оставшийся в живых. Я находился у заднего борта и только немного, на долю секунды опоздал прыгнуть вслед за ним. Осколки разорвавшихся пуль буквально изрешетили Ваганова с ног до головы. Пули попали в кабину и в ящики с минами у переднего борта, где я сидел. Несколько мин было повреждено, но ни одна не взорвалась. Осколки просекли подол шинели, но на мне не было ни одной царапины. Раненых перевязали и отправили в тыл. Разобрали минометы, мины, и порасчетно, сначала полем, а затем оврагом, вошли в деревню Душное.
Перед этим, когда мы ещё шли полем, немецкая авиация, самолетов 9, образовав круг, принялась бомбить и стрелять по пехоте, в полутора километрах впереди. Одна девятка ушла, на смену ей явилась вторая, затем третья. Самолеты, сбросив бомбы и расстреляв боекомплект, летали буквально над головами пехотинцев. Налет продолжался свыше часа. Немцы обработали также и свои подразделения - слишком близко сошлись наши батальоны с отступающими, бегущими немцами.
Перед деревней протекала речка. На её берегах, на проселочной дороге, стали попадаться трупы немцев, в синих мундирах, без шинелей, с ранцами из телячьей шкуры. У одного я вытащил пластмассовый цилиндрик, заполненный веретенкой, таблетки сухого спирта, принадлежности для чистки оружия.
Уже вечером прошли деревню. Садилось солнце и вечерние тени упали на поля. В дымке заката неясно выделялись контуры предметов, машин, людей.
Стемнело. Остановились в поле, заросшем подсолнухами. Здесь, на огромном поле, собрались все подразделения бригады. Сразу окопались. Часа через два поужинали, и снова выступили.
Артиллерийский дивизион вел огонь через наши головы по станции Шаровка. Быстро прошли две деревни, расположенные в балке, темные и тихие в полночный час. Впереди глухо рвались снаряды. Колонной прошли по дну большого оврага. Усилился мороз. Обледенела дорога, склоны оврага местами обледенели, местами припорошены снегом. На безоблачном небе ярко светит луна, крупные звезды мерцают в морозной дымке неба. Наши снаряды пролетают над головой, и кажется, по небу быстро проносятся большие птицы, издающие резкий, характерный только для них, шорох. Чем дальше мы идем, тем всё ближе и ближе глухие разрывы будоражат безмолвие ночи.
В конце оврага остановились. Быстро выбрали огневую позицию и стали её оборудовать. Обстрел прекратился. Ночной отряд подошел к полотну железной дороги, западнее станции, и только расположился по обе её стороны, как сразу услышали шум идущего со станции эшелона. Один за другим на большой скорости, под разрывы гранат и перекрестные очереди пулеметов и автоматов, которые раздавались с двух сторон полотна, в упор, с дистанции 15-50 метров, прошли два эшелона и только от третьего эшелона подоспевший расчет 76 мм пушки артдивизиона несколькими выстрелами в хвост сумел оторвать два набитых сеном вагона.
В час ночи, 6 декабря, станция Шаровка была взята. Следом за пехотой мы вышли к станции и расположились в пустом пакгаузе, прямо на голом цементном полу. Недалеко от нас, метрах в ста, виднелись белые стены домиков. Там, в одной половине дома, расположились на ночлег автоматчики. Неожиданно ожесточенные длинные очереди из пулеметов и автоматов разорвали тишину ночи. Оказалось, в другой половине дома находились немцы, с автомашиной и бронетранспортером. Только они успели отъехать метров 50, как их обнаружили. Стрельба по ним велась очень сильная, но тем не менее немцам удалось уехать.
Ночью оборудовали огневую позицию, выкопали окопы, нанесли соломы и, зарывшись в солому с головой, улеглись спать.
Этой же ночью машины 120 мм батареи, полностью закрытые брезентом, остановились в лесу, вблизи станции. В них спали, сидя на ящиках с минами. Только Юрданов ходил рядом с машинами. Шел снег. В неясном сером сумраке перед рассветом он увидел, как из снежной пелены, из-за деревьев, вынырнули фигуры шести немцев, одетые в белые маскировочные халаты. Они вышли прямо к машинам. Юрданов успел крикнуть: "Немцы!" - и этот крик вмиг всех разбудил. Дремавшие в машинах люди, закупоренные брезентом, ничего не видя, сломя голову вылетали из-под задних навесов, хватая на ходу, что только попадало под руку: карабин, автомат, винтовку, а то и так - с голыми руками. Из-под брезента задней машины с пистолетом в руке вылетел лейтенант Елин, и, перевернувшись в воздухе, кубарем подкатился прямо к ногам немцев, растерявшихся от неожиданности и сразу же поднявших руки вверх. Одеты они были в кожаные куртки и брюки с множеством карманов на молниях. Их отвели в штаб бригады.
Серым туманным утром мы осмотрелись вокруг. На станции стояло два-три эшелона с зерном, кормом для скота, комбайнами, сеялками. Среди них были две цистерны с бензином, которые тут же разлили по машинам. Было холодно, разожгли костер, грелись вокруг него, варили и жарили что только попадалось под руку. Из штаба бригады сообщили, что только что освобождена станция Знаменка.
Днём - 6 декабря - потеплело, пошел мелкий, моросящий дождь. В два часа дня выступили в направлении станции. Шли полями, в одном-двух километрах от железной дороги. Холодный дождь мочил нас. Поля и всё вокруг было скрыто пеленой дождя. К вечеру подошли к огромному котловану, похожему на лунный кратер, отличной огневой позиции для минометов. Дождь прекратился. Сразу стало подмораживать. Шинели заледенели, стали как стекло. Стреляли на дистанцию от одного до двух километров, огнем поддерживая наступающую пехоту. В вечерних сумерках развели костер, грелись и сушились у весело пылающего огня, поглощающего ящики и заряды из-под мин. Немцы быстро отходили. Пехота свернулась колонной и пошла вперед за ними.
Команда: "Отбой!" Мы покинули очередную огневую позицию, потушили костры и, нагруженные минометами, минами и всем необходимым, колонной ночью шли по черным полям, местами запорошенным серым снегом, вплотную смыкаясь с пехотинцами. Нас кругом обступила черная, темная ночь. Дождь прекратился, тучи закрывали всё небо, мороз усилился. Шли час, полтора, два. В размеренном движении тянет в сон, так хочется поспать в теплой постели. Многие спали на ходу.
Отрезвляюще, в упор с бугра по колонне полоснули пулеметные очереди. Трассирующие пули прошили небо над головой. Тотчас взлетела ракета. Вмиг все рассыпались по полю. Лимонный свет ракеты разлился вокруг и выхватил ровное черное поле, местами слегка запорошенное снегом, с черными кустиками травы. Передо мной - ни кочки, ни бугорка. Лежу, распластавшись, на запорошенном снегом поле. Глаза смыкаются после дождливого дня и бессонной, морозной ночи, утомительных маршей по бездорожью, боев в наступлении под бомбежкой и обстрелом. Чувствуешь огромную усталость и тяжесть во всем теле. Над головой несутся, свистят пули, и кажется, поют однообразную, монотонную песню. Не верится в явь и действительность жизни. Нервы притупились, потерялась восприимчивость и чувствительность - так хочется спать. Смолк пулемет. Немного подождали и по одному стали отходить назад - в черную пасть ночи. Скрипит под ногами снег, как будто подгоняет - "Быстрей, быстрей!". Отбежали метров 700. Неясные тени людей скрываются впереди. Подбегаю - чернеют огромные воронки от бомб, рядом с ними возвышаются остовы сгоревших и разметанных по полю самоходок. Бесформенные груды металла на фоне полей выделяются черными пятнами. Всюду воронки - готовые огневые позиции. Быстро установили минометы. Навели в сторону, откуда пришли. Быстрые хлопки первых пристрелочных мин: "Бум! Бум! Бум!" - вспарывают воздух. Языки пламени вылетают из стволов. И сразу же - сплошной грохот выстрелов. Не жалея, мин по 10 на миномет, батарея беглым огнем накрыла немецкую позицию. Отрыли окопы. Рядом, из-под снега, достали солому, набили её в окопы и не снимая обледеневшую шинель, я лег в окоп, набитый соломой, и сверху ещё навалил солому. Ночь проспал очень хорошо.
7 декабря 1943 г.
Наступил серый рассвет. Вылезают из окопов Пахомов, Селезнев и другие. Лица, руки - всё в грязи. Под утро подморозило, пасмурно. Какими словами описать это морозное, пасмурное утро? Как передать те чувства, которые обуревали меня в то серое утро, так однообразно схожее с вереницей других?
Сходили за завтраком к батарее 120 мм минометов, расположившихся на один километр сзади нас, у уметов. Вернулись обратно в тот момент, когда сделав отбой, всю материальную часть - минометы, боеприпасы, - погрузили на одну машину и мы все также сели в неё. Это было все, что осталось от двух минометных рот минометного батальона - 4 расчета из 12!
Пехота продвинулась вперед. Мы следом пошли за ней, но скоро остановились у двух свинарников. Откуда-то бил немецкий танк. Кончился обстрел и скоро проехали посадку, куда ночью и утром вели огонь. Узкая траншея, несколько трупов немцев и всё вокруг усеяно воронками от мин. Попадания точные - большинство разрывов легли на дно и бруствер траншеи. Под ногами, скорчившись, лежит убитый немец. Машины остановились под оголенными деревьями посадки. Опять сильно морозит. С бугра за посадкой далеко видны поля, расчерченные такими же посадками, и широкая балка.
Пехота ушла далеко вперед. Дорога была перерыта траншеей, которую мы засыпали, чтобы можно было проехать машине. На опушке небольшого леса, среди кустарника разгрузили машину. Рядом на дороге валяется станковый пулемет. На "виллисе" подъехал подполковник Удалов и приказал охранять его. Скоро пришел лейтенант Рудаков и сказал, что нам надо идти дальше, вслед за пехотой. День очень серый, пасмурный, сумрачный. Горизонт сливается с темно-серыми, свинцовыми облаками. Прошли посадку, впереди - чистое поле, запорошенное снегом, за ним снова посадка. Свернули налево и пошли вдоль посадки. Вышли к огневой позиции артиллерийского дивизиона. Четыре расчета артиллеристов спешно окапываются. В трехстах метрах, в стороне от посадки, отдельный домик, отдельный домик, вблизи которого на небольшом умете расположился НП артдивизиона. В полутора километрах впереди, расстилая дымный хвост, горел немецкий танк, подбитый артиллеристами.
Из пелены дыма появились черные коробки танков и сразу - разрывы снарядов вблизи домика.
- Комдива убило! - кричит солдат, бегущий от домика.
Спешно подъезжают ещё машины с пушками, моментально разворачиваются, мгновенно отцепляются орудия, сбрасываются ящики с боеприпасами и машины быстро отходят.
- Быстрей, быстрей проходи! - кричит нам артиллерист.
Рядом команда: "Огонь!" - и сразу выстрел из орудия.
- Батарея! - спешно наводились орудия по скомандованным установкам: - Огонь! - и сразу грохнул залп по выплывшим из балки шести немецким танкам, которые отчетливо виднелись на фоне снежного поля в 800 метрах впереди. Беглый огонь орудий окутал танки султанами разрывов. Два танка задымили. Остальные повернули обратно. Всё это произошло за считанные секунды, пока мы проходили огневую.
Километра через полтора кончилась посадка и мы повернули влево, на высоту. Перед нами до самого горизонта простирался широкий простор степи, слегка всхолмленной, рассеченной посадками, запорошенной снегом. Казалось, что мы посреди неоглядного моря без конца и края. Мороз спал. И тут же начался мелкий моросящий дождь. Шли полем по озимой пшенице, припорошенной снегом. Дождь прекратился. Четко выделяются следы прошедших вперед пехотинцев. С материальной частью за плечами идти жарко, хотя все мы одеты в летнее обмундирование, изрешеченное пулями и осколками, в подгоревшие у костров шинели, в пилотках. В середине поля, прямо на озимой пшенице, слегка припорошенный снегом лежит, уткнувшись лицом в снег, молодой паренек лет 17 -18. На его боку раскрытая санитарная сумка с красным крестом, бинты выпали и валяются рядом. Пилотка отлетела в сторону. Он шел в цепи пехотинцев и убит был мгновенно. Русые волосы развевает ветер. Долго будут ждать его родные!
Метров через 600, над обрывом балки, вырыты узкие, глубиной метра два, шириной сантиметров в 60 щели-окопы, метра по два в длину каждый. Спустились в балку. Пехота свернулась в колонну. Ночной отряд прошел вперед. Основная часть колоны свернула влево. Скоро овраг кончился и мы остановились.
- Где немцы? В каком направлении двигаться дальше?
За косогор балки ушла разведка бригады, вместе с ней командир роты лейтенант Рудаков со связным Андрюнусом 2 . Минут через тридцать оттуда послышался сильный пулеметный огонь. Скоро вернулся Андрюнус. Тяжело дыша от бега, испуганно рассказал:
- Только пехотинцы вышли к окраине деревни Верблюжка и, повернув направо, развернулись в цепь, как сзади выскочил немецкий танк. Пулеметным огнем он прижал пехотинцев к земле. Лейтенант Рудаков подошел в это время к длинному пустому недостроенному строению, расположенному у самой деревни и здесь сразу же был ранен. Я убежал от него. Про пехотинцев ничего не слышно, они оказались отрезанными от нас.
Командование ротой принял старший сержант Воробьев, коренастый, среднего роста, с чуть раскосыми карими глазами и слегка выступающими скулами. Родом он был из Тюмени.
Мы вернулись немного назад. Пушки артдивизиона отстали, сзади подходил батальон. Подъехала наша машина. Старшина Манешин подбежал, расспросил Андрюнуса и сказал: "Надо выручать лейтенанта! Надо пойти и помочь ему!" Я вызвался пойти вместе с Пахомовым и Андрюнусом. Смеркалось. Серые сумерки воедино слили снег и облака. Видимость - метров на 50. В слегка отсвечивающем снежном покрове, в зловещей тишине, - всюду чудится затаенная опасность.
Я предложил идти сначала по балке, потом выйти на бугор и напрямик, через поле, срезать путь. Так и сделали. Развернулись в цепь - впереди зачернел сарай. Не дошли метров 70. Прямо перед нами, у сарая, засверкали вспышки выстрелов и пулеметная очередь заставила отойти обратно. Залегли.
- Нужно идти! - говорю я.
Андрюнус заупрямился:
- Зачем? Всё равно лейтенанта нет в живых. Его подобрали или немцы или наши.
Мы с Пахомовым решаем:
- Нет, надо осмотреть сарай.
Развернулись и пошли вперед. Я и Пахомов впереди, Андрюнус сзади. Андрюнус ещё в балке говорил, что лейтенант остался около этого сарая. Тихо вокруг. Под ногами скрипит снег и каждый шаг отдается в сердце тяжелыми ударами молота. Я выдвинулся вперед, Пахомов шел немного сзади, левее. Андрюнус отстал. Вот уж до чего труслив! Подошли к сараю. Это была недостроенная конюшня, без крыши, только каменные стены одиноко возвышались в степи. Наблюдаем из-за угла. Метрах в 120-150 виднеются первые хаты, окруженные темными кущами деревьев. Через поле к хатам идет пустынная дорога. Кругом тишина. Вот эти 120-150 метров отделяют нас от немцев. Спрашиваю Андрюнуса:
- Где ты оставил лейтенанта?
- Вот здесь.
- Где именно?
Андрюнус не знает и не может показать. Сквозь лохматые разрывы облаков выглянула луна. Её бледные лучи осветили искрящийся, фосфоресцирующий снег далеко вперед. Прямо перед нами темная лента дороги выходила из балки и сворачивала направо, к деревне. Чернели строения, кущи деревьев, сливаясь с темно-серым фоном местности и неба. Андрюнус трусил, уговаривал:
- Пойдем назад, где найдешь ночью! Всё равно нет в живых.
- Нет, - отвечаю, - давай подождем, может услышим, может быть, жив, надо идти вперед. Укажи только, где оставил.
Робкий свет луны, бледно освещающий местность, потускнел под набежавшими облаками. Снова противно засвистели пули и трассы пулеметных очередей стали стелиться по балке. Группа черных теней метнулась по снегу прочь от деревни. Люди бежали по дороге. Огонь усиливается. Оглянулись - Андрюнус исчез. Оставаться у одинокого строения, стоящего перед дорогой, под возвышавшимся откосом косогора, не имело смысла. Отбежали метров 200 вверх, вышли из-под огня, остановились. Андрюнуса нигде не видно. Пришлось возвращаться обратно. Андрюнус стоял окруженный солдатами и врал с три короба о всяких злоключения, якобы приключившихся с нами. О том, чтобы идти опять, не хочет и слушать.
Пока мы ходили, ребята успели отрыть для себя окопы, понатаскали в них всякого барахла для утепления и завалились спать. Ананьев, лет 35, среднего роста, с оспинами на лице, устроил в окопе подобие печки-костра и пек оладьи из трофейной муки со станции Шаровка.
Я залез в машину, укрылся с головы до пят шинелью, под голову засунул вещмешок и заснул. Было холодно, весь день ничего не ели, я весь продрог и долго ворочался, прежде чем уснуть. Вернее, не сон, а забытьё, длилось несколько часов. Промерз окончательно. Встал, побегал, немного согрелся, заступил на пост. Все вокруг спали. Когда я уходил вечером, в балку слетела машина с пушкой. Машина перевернулась, одного артиллериста тяжело ушибло и ему сломало руку.
Уже подходило время смениться. Близится рассвет. Из-за перевернутой машины показались две рослые фигуры. Подошли ближе.
- 63 -я здесь?
- Кого надо ?
- Да, чёрт бы их побрал! Раненый лейтенант мучается, не могут подобрать. У него обе ноги перебиты. Кто у вас здесь старший? Дрыхнет, наверное!
Разбудил старшину Манешина. Он собрался, взял с собой ещё двоих. Ушли.
Я сменился, натаскал в окоп соломы и уснул, как убитый.
8 декабря 1943 г.
Проснулся поздним утром. Все уже поднялись. На рассвете старшина Манешин нашел уже мертвого лейтенанта Рудакова. Он умер от потери крови, лежа на снегу морозной ночью с перебитыми ногами. Он любил жизнь. всё у него было впереди. И вот не стало лейтенанта Рудакова.
Андрюнуса отчислили в мотострелковый батальон. Командир взвода МСБ, к которому попал Андрюнус, после рассказывал:
- Пошли мы в атаку, и я не заметил, как Андрюнус исчез. После появился и плетет, что подвернул ногу. Отчитал я его, думаю, надо присмотреть. Опять идем в наступление и опять он исчез. В разгар боя я не заметил, куда он делся. Погибла половина ребят, а Андрюнус опять появляется после боя и что-то плетет. Ну, думаю, теперь я с тебя глаз не спущу. Опять в атаку готовимся, поставил я его в середине цепи и вот гляжу: он залег и ползет в сторону - в воронку. Заполз. Тут уж я выпустил по нему, гаду, из пистолета обойму.
Собрались, пошли. Опять запорошенные поля, опять посадки и снова поля и посадки. Кажется, остановилось время на беспредельной, застывшей, заснеженной равнине. Тучи моросили дождем, дождь сменял мороз. Под дождем шинели намокли, мороз замораживал, превращал ткань в хрупкую сталь. Вечером проходили по возвышенной равнине. Вправо, далеко внизу, виднелись живописные деревни, полные радужных красок. В лучах заходящего солнца переливались темно-розовые тона на белоснежном ландшафте. Все притупилось в сознании. Перепуталось представление о днях и ночах. Днем приходилось менять по пять огневых. Не успеешь выкопать окоп, как отбой и снова вперед. Ночью марши и снова огневые, огневые и марши. В памяти осталась широкая, привольная, запорошенная снегом равнина. Ничего примечательного. Ни одного дерева, только одиноко возвышаются в степи уметы и редкие посадки, одиноко протянутые через поля.
1 ЕЛИН Корнилий Иванович, 1914 гр, призван в Красную Армию в июне 1941 года Вологодским ГВК г. Вологда. На фронте с октября 1943 года, начальник боепитания, затем начальник мастерских минометного батальона 63-й мбр, лейтенант. Награжден орденом Красной Звезды.
2 АНДРЮНУС Иван Казимирович, 1922/5?/ гр., уроженец Иркутской обл. Призван в Красную Армию в августе 1942 года Киренским РВК Иркутской обл. На фронте с октября 1943 года. Минометчик минометного батальона 63-й мбр, рядовой. Награжден медалью "За отвагу" за бои в октябре. Погиб 12.12.43, был похоронен в д. Богдановка Кировоградской обл.
Предыдущая глава Вернуться Следующая глава