Верещагин М. А. "Фрагменты жизни"


Глава 3. Работа и учеба


Р А Б О Т А    И    У Ч Е Б А,     М О С К В А

 Авторские свидетельства

Поезд пришел в Москву ранним утром. Попросил таксиста повезти меня в баню. Быстро доехали, смотрю: «Сандуны». Дверь закрыта, никого рядом нет, оказалось – понедельник, выходной.

На метро до Сокола, разыскал нужный адрес и подал высокому темноволосому парню записку с просьбой - остановиться на несколько дней. В квартире много семей; у него с матерью и братом две комнаты.

Поехал в горвоенкомат, стал на учет: - «Ищите, где будете жить, перешлем личное дело по месту прописки».

Почему-то сразу поехал к автозаводу им. Сталина, хотя и в мыслях не было- там работать. Около метро Автозаводская были частные дома. Опять же, откуда-то была уверенность, что квартиру искать надо только в частном доме. Эта, вероятно, ложная уверенность обернулась потом длительным ожиданием своего жилья, как тогда говорили, «площади» («У тебя площадь-то есть?»). Зашел в один дом, говорю с хозяйкой. Она:- «Ну можно». Вроде бы все «на мази», вдруг из глубины дома женский голос: « А Саша-то где будет жить?». «Ой, я забыла!» Оказывается, какой- то Саша приезжает учиться в академию. Зашел ещё в один дом – нет.

Тут подвернулся доброхот: - «Поезжайте за город, там легче найти жилье». Сдуру, по существу не зная московских порядков, связанных с пропиской, я так и сделал. На Павелецком вокзале сел в электричку, еду, смотрю в окно: частные дома, но их немного (Нижние котлы, как потом узнал, город). Ещё чуть проехал; недалеко от железнодорожного полотна деревня Чертаново.

Иду по деревне, захожу в дом; в сени и избу раскрыты двери, людей не видно и всюду ходят куры, оставляя за собой серые кучки. Скорее оттуда. Идёт по улице женщина, я к ней: - Здравствуйте, мне бы устроиться на квартиру. Она- громко в сторону идущей по улице женщине: - Маша, ты говорила о квартиранте, ещё никто не пришел? - Нет.

Оказалось, что первая встретившаяся мне, женщина – председатель сельского совета.

В Чертанове я жил с 1953 по 1960 год: у Маши, Паши и Катерины.

Как я прописывался? Пришел в Ленинский паспортный стол. Сидит мужчина в милицейских погонах. Подаю ему документы.

…- Почему вы приехали сюда?
- А куда мне ехать?
- Туда, откуда призывались!
- Там сейчас и деревни нет.
- Ну туда, где вы больше всего находились.
- Я громко:
- Больше всего находился в Китае, если дадут визу - поеду туда!
Из соседней комнаты выходит майор:
- Что тут у вас?
- Да вот приехал…
Майор смотрит мои документы:
- Пропишите.

Я знал, что в Постановлении Правительства о сокращении армии было сказано: прописка на всей территории страны.

Милицейские, обиженные моим внезапным сваливанием на их головы, мстительно не направили меня в жилищный отдел для постановки в очередь на жилье.

Чертановские дома, в которых я проживал, являлись без удобств, исключая электросвет; во всем остальном они были менее удобны чем скрябинский дом, в котором я провел большую часть своего детства.

Москва и Подмосковье в то время жили невероятно тесно. Я приехал на квартиру в центре Москвы, на улице Чернышевского, где жил брат Николай. У двери в квартиру было 7 (семь) звонковых кнопок. Брат жил в семье из 4-х человек; комната была чуть больше 20 кв. метров. На все семь семей была одна ванная и туалет.

На свои житейские неудобства я не обращал внимания, так как основное мое время было занято работой и учебой. Дома я только ночевал; даже в выходные ездил заниматься в читальный зал. Помыться - душ на работе, в субботу или в воскресенье почти всегда ходил в баню.

Поехал в Ленинский райвоенкомат и стал на воинский учет. В военкомате мне тоже не подсказали насчет очереди на жилье. Сам я наивно думал, видя, что с жилплощадью трудно: сейчас я обойдусь, а когда понадобиться - получу. Ведь в Постановлении сказано: обеспечить за счет 10% фонда в течение 6 месяцев.

Я был один и не связываясь первые годы с претензиями на жилье, не ощущал свое бессилие пред властями; мне за это время удалось спокойно закончить школу и поступить в институт - выполнить программу-минимум.

Офицеры же, обремененные семьями, хлебнули лиха с самого начала своей гражданской жизни. В военкомате один подполковник – зам командира дивизии по технической части рассказывал. «Уволили с выслугой 23 года, обидно, что до пенсии не дотянул два года, но думаю: есть сбережения, куплю домик в Подмосковье, устроюсь на работу начальником автобазы, вечерами будем смотреть телевизор - проживем. Домик купил. Стал искать работу: нет должности нач. автобазы, нет и нач. колонны; «идите водителем автобуса». Ладно, думаю: уеду из Подмосковья в другую область. Стал продавать дом – нельзя, не прожил в нем положенные два года. Денег нет, работы нет. Уехать нельзя. Пошел на автозавод отгонщиком машин с конвейера. Все отгоняют 10-12 машин в смену, я – 5-6. Вроде устранил все течи, подвернул люфты, приезжаю к приемщику; он находит ещё течь или что-нибудь другое. Как-то в обеденный перерыв рассказал о своих трудностях, спросил, что делать. Сидящий рядом водитель, похлопывая меня по плечу, изрек: - «Надо уметь обманывать Советскую власть!» Я обомлел: как же так, я всю сознательную жизнь служил этой власти, защищал во время войны, а сейчас, чтобы выжить мне велят её обманывать. Ушёл с завода: не захотел устранять течи методами, уродующими технику».

Человек был в отчаянии и таких было тысячи. Видимо Правительство и ЦК получало лавину жалоб, ибо где-то через полгода вышло дополнительное Постановление. В нем было сказано:
1)уволенным офицерам выплачивать денежное содержание за звание в течение года,
2)офицерам, имеющим 20 лет выслуги, назначить пенсию в размере 30% от денежного содержания по должности и званию.
По выходу этого Постановления мне вспомнился горький рассказ подполковника: теперь ему полегчало.

Но ведь у кого выслуга меньше 20-ти – опять ничего! Сам я год получал по 500 руб. В моем положении они не очень были нужны.

Как я искал работу?

Саша – хозяин квартиры, где я остановился по приезду в Москву, сказал: «Работу найдешь рублей на 800, если бы был инженером, мог бы на 1000».

Я думал: 10 лет службы, две войны, финансовый курс училища и 7 лет штабной работы подготовили к административной работе, в поиске шел по этому пути. Зарплата меня не очень интересовала: во-первых у меня были деньги, а потом я полагал, что любая зарплата меня прокормит. Хожу по Москве, ищу работу, смотрю объявления, слушаю, что говорит народ у этих объявлений. Два прилично одетых мужчины:
- Ну был я там.
- И что?
- Самостоятельный баланс, оклад – косая. Я понимаю: главный бухгалтер, оклад 1000.

Походив, поездив, захожу куда-нибудь пообедать. Иногда в ресторан, чаще других - в Киев на Маяковке (потом - София, а нынешние наверное там соорудили чего-то, не съедобное). Тогда в ресторане можно было пообедать, со стаканом, на 25 рублей.

Работу искал не очень рьяно. В августе пришел в 66-ю вечернюю школу, около метро Автозаводская и с 1-го сентября начал учиться.

После одного случая понял: административная работа мне не светит.

…Объявление: «Филиалу института требуется нач. отдела кадров». Это - моё. Иду в отдел кадров головного института. Я в форме, сказал, что длительное время работал в строевом отделе - армейском отделе кадров. Получив бланк «личного листка» и:
- Заполните, напишите автобиографию и приходите завтра, вы нам подходите.
Направляюсь к выходу. Взявшись за ручку двери, слышу припозднившееся:
- Вы, конечно, член партии?
- Нет.
Лицо мужчины потухло:
- Пожалуйста, присядьте. Знаете, для нач. отдела вы, пожалуй, молоды.
Это я-то молод: после 10-летней службы, полной лишений и опасности, я чувствовал себя совсем наоборот.
- Давайте так: поначалу вы поработаете инспектором, потом посмотрим.

И слава богу, что я туда не попал; после этого перестал искать работу и просто ходил в школу.

В конце года пошел в отдел кадров ЗИСа; был направлен в отдел Главного энергетика.

На заводе в это время заканчивалось строительство газогенераторной станции: природного газа тогда добывалось мало. Мне предложили пойти учиться на оператора газогенератора. После учебы, работа сменная. Школа - сменная работа нежелательна. Стал учеником слесаря-механика в цехе печей и приборов.

Уже позднее я узнал: не пойдя на «горячую сетку» газогенераторщика, потерял армейский стаж 10 лет, с правом выхода на льготную пенсию.

Стал работать в группе изготовления электромеханического реле времени. Наша промышленность не выпускала надежных реле для технологических процессов и на заводе приняли решение: скопировать американский образец. Механическую часть изготовляла наша группа. В целом наш узел напоминал часы-будильник с электромоторчиком.

Токарные и фрезерные станки были из часовой промышленности.

Руководителем группы был талантливый механик Борис Александрович Борисов.

Цех печей и приборов занимался проектированием, изготовлением и наладкой, а так же ремонтом технологического оборудования для плавки металлов, нагрева перед штамповкой-ковкой, термической обработки поковок, отливок и готовых изделий.

В цехе было конструкторское бюро, бюро подготовки и ведения производства, механический и монтажный участки, мастерские и лаборатории. Располагался цех в большом корпусе, где основную часть площади занимал ремонтно-механический цех. Тут же располагался и электромеханический цех. Структурно наш цех входил в Отдел Главного энергетика.

Автозавод занимает значительную территорию. И хотя наш цех не был на периферии, но до него от проходной надо было идти почти четверть часа.

В корпусе была приличная столовая, а завтрак в буфете включал и лососевую икру. Питание в столовых завода было приличным. Позднее, в 70-е года, оно испортилось и стало значительно дороже. Были нормальные душевые. В связи с ними вспоминается одна встреча.

…Я пришел в душ в кителе и брюках с кантом. Раздеваюсь. Рядом уже одевается человек лет 35-ти в армейскую одежду. Он:
- Недавно из армии?
- Да, а вы сколько служили? Какое звание?
- Выслуга с фронтовыми 18 лет, звание у меня
большое – полковник.
- А сейчас чем занимаетесь?
- Фрезеровщик.

Такое было время: полковники становились учениками-станочниками.

Как-то женщина – ремонтница приборов нашей мастерской говорит: «Пойдемте, посмотрите – где работают наши приборы». Пошли в кузницу. Надо сказать, что до этого я в производственных цехах не бывал, кроме колхозной кузни.

…На подходе к корпусу слышится сильный ударный грохот; чувствуется дрожь земли.
Входим в цех – длинный коридор, с обеих сторон стоят огнедышащие печи и паровые молоты.
Нагревальщик огромными щипцами берет из печи, раскаленную до бела, заготовку и сбрасывает на транспортер. С транспортера кузнец подхватывает её и кладет на штамп молота. Верхняя часть молота - вторая половина штампа с мощно-глуховатым стуком опускается вниз. Из под штампа во все стороны летят огненные брызги окалины, которые осыпают кузнецов и тебя, идущего по проходу. Всё это совершается в витающих хлопьях черного снега - копоти мазутных горелок печей.

Зрелище технического ада меня ошеломило. Раньше я видел полевую пыль, поднятую бороной и уносимую ветром, взлетающую полову при молотьбе. Конечно многому насмотрелся на фронте, но то - война. Но чтобы вот так в мирном цехе - огненные мухи и черный снег разом! Зашли в термическое отделение; грохот позади, нет красных мух. Посмотрели приборы, записывающие температуру в термопечах: перо с красными чернилами оставляло за собой круговую диаграмму.

Прошли годы и когда я увольнялся в 1986 году, в зиловскую кузницу с нескрываемым горделивым удовольствием водили гостей. Нагревательные установки ТВЧ (токи высокой частоты) и кое-где – газовые печи: нет черного снега. Вместо молотов – прессы, работающие безударно: нет огненных мух.

К этой технической мини-революции приложил, полученные со временем знания - опыт и я. Но об этом впереди.

В мастерской на токарном станке я точил оси, заготовки для штрипок и шестерён; на фрезерном – нарезал зуб. Изготовленные детали собирались в латунном корпусе и получался блок реле. Работа мне нравилась.

В этой мастерской я получил начальное образование промышленного производства, начиная со чтения чертежа, процесса изготовления детали, сборки и наладки узла. Мой учитель Борис Александрович, не подозревая об этом, дал мне основной урок: главное в производстве - точность изготовления детали. Это я усвоил чётко, и потом, в своей работе конструктора, не отступал от норм точности: спроектированные мной устройства налаживались и пускались практически без переделок.

Вечерняя школа. В ней было три десятых класса. Учился я, как и в прежних школах, хорошо – в первой тройке.

Получив аттестат, поехал посмотреть будущий свой строительный институт.

…Кожевники. В глубине неуютного двора здание из красного кирпича - вечерний строительный институт, в справочнике - «при Мосгорисполкоме». Я интуитивно понял: строители, которые учатся в таком здании, ничего путного построить не смогут. Может это мне пришло в голову не тогда, а позднее. Но как бы то не было, обшарканное, напоминающее плохую казарму, здание мне не понравилось. Решение: - «Здесь я учится не буду!»

…Случайно еду на трамвае по Красноказарменной улице, вижу массивные колонны, придающие значительность большому зданию. На фронтоне - «Энергетический институт». И сразу: «Учиться буду здесь!»

Поступаю: набор 200 человек, конкурс 4. Сдал устные предметы на тройки, сочинение 4. Оформили на теплотехнический факультет.

В институт от завода ездил на трамвае, минут 35. По дороге ужинал в киоске или кафе. Занятия начинались в 19, заканчивались в 23. Из института ехал на трамвае до Павелецкого и электричкой - до Чертаново.

Дома был в первом часу ночи.

…Еду в электричке. Задремал. Поезд трогается с остановки; толчок его меня будит.
Каким—то образом осознаю: моя остановка. Бегу по вагону, открываю дверь и прыгаю в ночь. По инерции лечу по платформе и останавливаюсь в шаге от её среза.

Жизнь моя стала невообразимо тихой и размеренной. Стал паинькой в сравнении с тем разболтанным лейтенантом.

Как бы удивлены были мои прежние товарищи, увидев меня, смиренно стоящим за станком в мастерской целую смену или сосредоточенным за кульманом. И еще более – после рабочего дня – в аудитории института, чинно слушающим лекцию.

На былые шалости нет ни времени, ни друзей, ни той бесшабашной обстановки; да и самому стало нужно совсем другое.

ВСЕ ТЕЧЕТ, ВСЕ ИЗМЕНЯЕТСЯ.

Учёба требует немалых усилий. Все дисциплины более или менее поддаются, кроме математики и английского. В воскресенье сижу и занимаюсь решением дифференциальных уравнений по 12-14 часов. Иногда ни одно не решу, но ощущение - сидел не зря, появились какие-то проблески.

В период сессии предоставляется учебный отпуск. В это время все дни провожу в библиотеке дворца культуры ЗИЛа.

Экзамены сдаю без особых трудностей. За все время учебы были две пересдачи: по математике и паровым турбинам.

С турбинами произошло странное стечение обстоятельств. Сдавал экзамен членкору Академии Щегляеву. Ответил на всё из билета. Дополнительный вопрос, по переменному режиму работы турбины, застал врасплох. Щегляев: «Придёте в следующий раз».
Уже сданы гос. экзамены. В дипломном проекте спец. раздел – переменный режим работы турбины. На графике расчетная кривая слабо выражена, а мой консультант на вопрос прояснить ситуацию, без слов подправляет график. И надо же, при защите дипломного проекта ко мне единственный вопрос - переменный режим, по которому, как и два года тому назад, поплыл.

Но я снова забежал вперед.

Во время первых двух лет учебы многие были отчислены. Действовала схема: в сессию три двойки – до свидания, две – пересдача без права на ошибку, иначе, тоже гуляй.

Многие переходили в заочный энергетический, ректорат которого был в здании напротив. Когда к нам заходили ребята, туда перешедшие, с довольным видом сообщали: «Сейчас нам учиться легко».

Да, было у нас время, когда ценились ум и целеустремленность. Из учебных заведений выходили инженеры, способные двигать технику вперед.

Что же смогут создать «специалисты», получившие диплом по-кумовству или за деньги?

Когда я учился на втором курсе, у нас расширялось конструкторское бюро и меня перевели в КБ, на должность техника-конструктора.

Руководителем группы была Маринина Елена Николаевна, которая явилась моим вторым учителем в производстве - его первоосновы - чертежа. Первое задание (его ясно вижу и сейчас) – небольшая сборка регулирующего воздушного клапана. На стадии ватмана Елена Николаевна мне возвращала чертёж несколько раз, а затем пришлось поправлять и после копирования.

К О Н С Т Р У К Т О Р

Сразу же я понял, что чертеж исключительно лаконично и ТОЧНО задает параметры будущего изделия: информация должна быть полной, но не излишней. Графическое исполнение – в строгом соответствии ГОСТу. С самого начала работы конструктором я придерживался этих положений и будучи руководителем, неукоснительно требовал того же от подчиненных, скрупулезно проверяя сам почти все рабочие чертежи.

Прошли годы и однажды мне передали отзыв немецких технологов (в Германии изготовлялись узлы термоагрегатов для ЗИЛа): «Проще всего работать с чертежами, где есть фамилия Верещагин».

Учеба вечером в высших и средних учебных заведениях в 50-70-е годы была широко распространена. Конечно она требовала известного напряжения и не всегда шла на пользу здоровья учащегося. Кто не чувствовал в себе достаточных сил, заведомо шёл учиться в более легкие институт или техникум. В основном учились в Автомеханическом, Экономическом им. Плеханова, позднее - в Завод-ВТУЗе. МЭИ, наравне с Баумановским, считался относительно престижным; требования в них к студентам-вечерникам были высокими. Мои успехи в течение всех 6 лет учебы были стабильно средними, не то, что в школе. Это я объясняю тем, что наравне с великовозрастными, к которым относился я, были студенты, только что окончившие дневную школу, на десять лет моложе. Таких в группе было двое; с ними у меня был явный разрыв в успешности учебы. Моему поколению не удалось получить образование во время из-за войны или послевоенной неустроенности, но оно жаждало знаний, а не просто диплома, для чего не жалело сил.

Учеба вечером многие годы – 8-9 лет - изнурительный экстрим, требующий воли и самодисциплины. Пускались в этот заплыв многие, а преодолевал преграду, может, один из трех-четырех. Время, проведенное в двойной работе, особенно учеба в техническом ВУЗе, насыщая человека знаниями в узкой области, сдерживает интеллектуальное развитие: нет времени на гуманитарные занятия. Это, в скромной мере, можно приобрести лишь после учебы.

Из людей, получивших образование таким путем, не получается выдающихся талантов. Из них, прошедших перед учебой еще и нелегкий отрезок пути в жизни, получаются хорошие специалисты в своей области. Как правило, они творчески работают на средних технических должностях и неохотно идут на административную работу.

Настало время, когда можно учиться, не испытывая особых лишений и вдруг новая напасть: диплом есть – специалиста нет. Возникшие в 90- годы, как грибы, многочисленные филиалы старых институтов и новые университеты-академии-институты, выдают явный брак. Но и этого мало - сейчас дипломы просто продаются.

Почему руководители страны в существующем порядке не видят основной угрозы: такая ситуация отдаляет нашу страну от современных информационных технологий.

Я не чувствовал физической усталости, но многие годы «работы в две смены», объединившись с военным прошлым, накопили скрытый протест. Так, при флюорографии в 1959 году, меня вызвали к врачу. Врач Марта Анемподистовна что-то усмотрела на моем снимке и хотя нач. отделения ничего не видела, авторитетом Марты я оказался в санатории-профилактории поселка ЗИЛ. В те годы заболевание туберкулезом было обычным: в нашей мастерской в 15 человек проходили лечение двое. Где-то в 70-е эта болезнь в стране исчезла, во всяком случае новые проявления не фиксировались: заводской профилакторий закрылся. Что касается меня: субъективно ничего не ощущалось, вместе с тем я благодарен, как и многие зиловцы, Марте Анемподистовне - врачу с высокой совестью и сожалею о её короткой жизни.

Моя память воскрешает её образ: вижу аскетично-удлиненное, не слишком красивое, но бесконечно доброе лицо, с печально-сострадающими глазами, лицо мадонны кисти Греко.

И вдруг это многовековое, вроде бы побежденное, заболевание, сейчас в 21-м веке, возвращается. К чему бы это?

При увольнений из армии и переходе к гражданской жизни у меня были проблемы с одеждой. Об этом я уже писал, но кое что добавлю. Пиджак я пробовал одеть, ещё служа, ничего не вышло: в нем я чувствовал себя нелепым. Поносив армейское, от кителя перешел к куртке, которые тогда носили многие. Куртки были байковые - от лыжного костюма или вельветовые. Кепку я тоже не мог носить. Готовой одежды было мало, мне ничего не подходило. Походив две зимы в шинели, пошил пальто. Пальто с армейской фуражкой - никак и тут, кстати, стала входить в моду шляпа. Она мне понравилась; в цехе тогда ходил в шляпе только начальник и я храбро присоединился к нему. Для весенне-осеннего времени были удобны недавно появившиеся китайские плащи, покроем напоминающие армейский. Когда я стал морально готовым принять костюм – заказал в ателье: имеющиеся в продаже мне не подходили по размерности. Со временем появились импортные, из них стала возможность подбора.

Прошли годы, культ одежды ушел в прошлое: сейчас гордо носят штаны из мешковины, да ещё с прорехами и демонстрационными заплатками. Но все течёт и в некоторых слоях молодежи небрежная и несвежая одежда становится табу.
Материальных, чисто житейских, трудностей у меня не было, их я не испытывал со времени окончания училища в 1949 году. При увольнении были средства, позволившие с известными излишествами прожить полгода. Когда начал работать, то все зарабатываемое и получаемое год от военкомата не задерживалось в кармане. Скорее это оттого, что не было своего жилища, а чужое обустраивать было ни к чему. По этой же причине и гардероб был минимальным.

Весной 1955 года в школе был вечер встречи прошлогодних выпускников, где я познакомился с Надей Хайруллиной, бывшей ученицей параллельного 10-го класса. Я её видал и во время учебы, на перемене по коридору ходили две девушки: одна – маленькая, чернявая, с острым личиком, другая - среднего роста с миловидным лицом несколько восточного типа, с заплетенными в косу волосами.
Позднее узнал, что она татарка. На вечере я несколько раз с нею потанцевал, проводил на Курский вокзал; она жила в Люблино.
Договорились о встрече.
Надя жила с матерью, младшими братом и сестрой в маленьком своем доме. Дом, как и все частные дома того времени, был без удобств, с печным отоплением. Собственно в доме я побывал года два спустя, при форс-мажорных обстоятельствах.
Как уже было сказано выше, уволенным офицерам полагалась жилплощадь за счет 10% фонда. Тогдашняя моя наивность сейчас представляется смешной: «как только я обращусь за жильем - сразу получу».

…1955 год, отправляюсь в райжилотдел. Женщина долго смотрит на мое заявление и подняв голову, вопрошающе- недоуменно:
- А где вы были два года?
- Здесь, работаю на ЗИЛе.
- А что же, когда уволились в 1953 году, не пришли к нам? Тогда у нас, как раз, строились Черемушки, а сейчас их забрала Москва.

И началась моя многолетняя жилищная одиссея. Описать её в деталях не мог бы ни Гомер, ни Кафка, впрочем никакой разгениальный писатель–иностранец, разве только родной Гоголь, глубоко проникающий в абсурд русской жизни.
Нечасто, раз в год-полтора наведываюсь: то в Ленинский райисполком, то в Зиловский бытовой отдел. Райжилотдел: « Сейчас у нас ничего нет, вы работаете на ЗИЛе – он много строит жилья, получайте там». Бытовой: «Мы дали бы , но у вас загородная прописка – не имеем права».

Жилищная карусель у меня осложнялась и холостяцким положением, к семейным отношение было более либеральным.

Неустроенность и одиночество начинало меня угнетать, появилась причина расслабления; проходя по улицам, с нехорошей завистью смотрел на освещенные окна.

…Вечер, у Павелецкого вокзала только что расстался с приятелем, посидев в кафе. В руках чемоданчик с учебниками. На улице зябко, идет снежная крупа. В голове тоже непогода: чувство одиночества, неприкаянности. В освещенном окне полподвала вижу смеющиеся лица и вдруг, в мсти- тельном порыве с размахом бью чемоданчиком по стеклу. Не спеша иду дальше. Через минуту меня хватают две пары мужских рук:
- Разбил стекло- плати!
Молча достаю 50 рублей, явно довольные мужики шустро убегают от меня.

Вспоминая все это, думаю: а при чём эти люди, жившие в тесноте сырых полуподвалов? Какое отношение имеют они к моей житейской неустроенности? Но что было - то было.

Спустя года два после встречи с Надей, предлагаю пожениться. Нет, она совершенно к этому не готова. Прошу просто зарегистрировать брак, зная, что это поможет мне в вопросе жилья.

Отвергает всё.

Мы встречаемся когда нет занятий в институте; она работает в Управлении торговли Мосгорисполкома и учиться в Текстильном. Наши встречи проходят в метро, кино, на улицах города.

Почти всегда я провожаю её домой – в Люблино. Иногда упускал время вернуться в Чертаново через город, тогда ехал электричкой до Царицыно и шел через поле, около 4-х километров. Эти прогулки совершались после полуночи, но в те «худые времена» можно было по Москве и Подмосковью ходить без опаски.

Домой Надя меня никогда не приглашала, ограничиваясь забором своего огорода.

Однажды я побывал в её доме.

…Позвонил в среду, услышал:
- Сегодня мне надо съездить к дяде.
Я тоже не хотел терять зря вечер и хорошо провел с ребятами. После этого, мне подумалось: « Надя не захотела со мной встретиться, она дома и я поеду к ней». Была глубокая ночь, когда я постучал в дверь её дома. На мои вопросы был ответ:
- Нади нет дома.
Но я хотел лично убедиться в этом и после громкой настойчивости, дверь открыл её брат Митя и, сориентировавшись в моем состоянии, уложил спать. Утром, с чувством непоправимости совершившегося, я торопливо покинул дом.

Потом я сообразил, что серьезно навредил себе: в глазах её мамы, которая не одобряла дружбу с человеком не своей национальности, я оказался ещё и пьяницей. Её можно было понять: старшая дочь Дина была замужем за выпивохой-прибалтом.

Прошло много лет, я сижу у постели больной тещи. Впервые сижу так близко к ней и испытываю родственные чувства. Мы не говорили, но в её печальных глазах я видел немой вопрос: что будет с дочерью – моей женой, одной из четверых, давно взрослых, но её детей, которых она одна вырастила.

Мне думается, она прочитала на моем лице ответ, который был в моей душе: за среднюю дочь, когда-то доставившую столько волнений, можно быть спокойной.

Снова к хронологии.

Я был упрямо терпелив. Но через три года наших встреч, произошло неожиданное.

…Ранней весной 1958 года мы с Надей, как всегда, стоим за огородом её дома. Поздний вечер, прохладно. «Опять ехать в Чертаново через Царицыно и пешком еще час»- неуютно думаю я.
И вдруг Надя:
- У нас с тобой все равно ничего не получится.
Вначале я не вник в смысл сказанного, но уже через секунды её уверенный тихий голос превратился в щемящее чувство предательства, опрокинувшее мое сознание навзничь.

Были еще две-три вялые встречи, но поняв неопределенность отношений, я решил с Надей расстаться.

Уйти-то я ушел, но ещё многие недели с волнением прислушивался к телефону: ждал её звонка, а так же, собрав волю, сдерживался, чтобы не позвонить самому.

Летом съездил в дом отдыха Полушкино.

Осенью приехал мой сослуживец по ВДВ, близкий товарищ Петя Малыхин. Поужинав с ним в ресторане «Колос», через сутки очнулся в 24-й больнице. Официально, с моих слов, сбила машина. Я ничего не помню: отключился ещё по выходу из ресторана. Могло быть и так, что какой-то «смельчак », видя меня еле державшимся на ногах, двинул так, что в падении я ударился о бордюрный камень. Петя в это время искал такси.

Не вставая, пролежал две недели, испытывая сильную боль; она затихала только после укола морфия, выпрошенного у дежурной сестры.

В больницу приходили многие мои знакомые; Нади не было, звонить ей не стал.

Выписался на работу.

…Преддверие 1959 года, в телефонной трубке не- знакомый женский голос:
- Я подруга Нади Хайруллиной и хотела бы с вами встретиться.
Поговорив с подругой , позвонил Наде.
Новый 1959 год встречали вместе и с тех пор не расставались.

Врач больницы, при выписке, сказал: «Надо быть осторожным, не перенапрягаться и сделать перерыв в учёбе».

Сам же я решил: «Меня часто заставляли рисковать во имя государства и один раз, ради себя, конечно рискну». Это оказалось самонадеянием неведения.

Езжу в институт. Иногда со своим приятелем Леней Кулаковым уходим после первой пары, заходим в гастроном, берем бутылку муската и сардельки. Едем в его благоустроенное общежитие, недалекое от института. И хотя я очень долго не пью вино, но совершенно точно знаю: во всем сегодняшнем изобилии питья и еды – нет того аромата муската и вкуса тех сарделек, произведенных Советскими предприятиями по Государственным стандартам. Интересно, что сейчас в большом доме «Стандарт» у Калужской площади?

1960-й год – самый памятный год моей жизни в Москве!

Весной я поехал на преддипломную практику, на Калужский турбинный завод. Со мной был ещё один дипломник – Кривоносов. Жили в гостинице, малонаселенной и чистой. Вначале думали питаться в столовой завода, но пообедав один раз – сбежали. Известный завод, выпускающий довольно сложные машины, требующие точности в производстве, как же он был нерадив в быту. Столовая, с убогим набором блюд, отвратна невероятной грязью; ничего подобного я не встречал в сельских чайных, не ведающих водопровода. Насколько было плохо в заводской столовой – настолько приятно оказалось в небольшом ресторанчике при гостинице, при незначительном удорожании.

Мой дипломный проект: «Тепловая электрическая станция на 50 тысяч киловатт, в составе двух турбин». Турбину в 25 тысяч я должен был спроектировать самостоятельно. Материал для проектирования на заводе нам дали и через три недели наша практика закончилась.

Позднее, как конструктор, я жалел, что основную часть времени на заводе провел с чертежами и не познакомился детально с технологией изготовления отдельных узлов турбины.

Защита диплома проходила уверенно и гладко, пока в конце не прозвучал вопрос: «Поясните кривую выбега турбины». А эту кривую я хотел прояснить для себя при разработке проекта, но мой руководитель собственноручно подправил её, не объяснив реальный процесс.

Итак, я дважды погорел с этой кривой (первый раз - на экзамене), ещё говорят: «Дважды снаряды в одно место не падают». Я поплыл, но председатель Госкомиссии – директор 9-й ТЭЦ Поляков утихомирил моего оппонента.

 Моя группа - дипломники МЭИ

Вся группа успешно защитилась, кроме одного выпускника; его долго допрашивали, но в конце концов, сжалились.
В институте была такая практика: для наглядности тебе давали дипломный проект предшествующих выпускников, но задание на собственный проект было таким, что ты все равно вынужден все считать, а уж чертежи выполнять – само собой. Для меня, как работающего конструктора, чертежи диплома - удовольствие. Да и расчет по разработанной методик е- пара пустяков.
А дипломник, над которым сжалилась комиссия, бездумно переписал расчет и скопировал чертежи, без учета своего задания. На что он рассчитывал? Халтура в институте не проходила. Но, в данном случае председатель, видавший всякое, взял грех на себя и не дал выбросить 6-летние усилия нерадивого бедолаги собаке под хвост.

После защиты мы пошли в Измайловский парк, в кафе выпили за успешное окончание 6-летней 2-сменной работы. Я, как ветеран вечерней учебы – 9 лет, выпил видимо побольше, ибо в какой-то момент удивился темноте и отсутствию веселой компании, но быстро сориентировался: где и что, приехал домой.

Спустя год, в 10 часов утра, дня защиты диплома, я в одиночестве стоял под колоннами института. Время шло и росло мое удивление необязательностью своих однокашников; я был убежден, что тогда в Измайловском парке, мы договорились о встрече через год. Прождав с час, в недоумении, уехал домой. До сих пор в неведении: я что-то перепутал или это людская необязательность.

А потом я заболел и хотя группа систематически через 5 лет собиралась, не мог пойти с ними в ресторан. Меня приглашали и на моё «нет» недоумевали: куда запропастилась моя обычная активность.

За все прошедшие годы всего трижды встречался со своими однокурсниками. В начале 70-х пригласил к себе Лёню Кулакова; он приехал с женой и тремя одногруппниками. Затем, при очередной встрече в 80-е узнав, что она будет на квартире, поехал. Собралось человек 12. На встрече был разговор: кто где работает и чего достиг. Вадим Р.- самый молодой, стал кандидатом наук, Леша Кулаков – зам. директора института по техническому обеспечению, Юра Шахов - нач. цеха. Успехи в области техники по видимому были за мной. В свои достижения я никого не посвящал, но разговор об изобретениях быстро затух, из-за отсутствия событий. Ещё была встреча близко знакомых четырех человек в конце 80-х: я, Леша Кулаков, Коля Конопатов и хозяин квартиры Паша К. Сейчас коллективных встреч уже нет, но телефонная связь присутствует.

Но, к хронике - 1960-й год.

…Я на работе. Звонок из бытового отдела:
- Зайдите.
- Верещагин Михаил? – спрашивает женщина с бумагами в руках, – Мы решили дать вам комнату, вот адрес, посмотрите и снова к нам.
- А чего смотреть, я согласен.
- Нет. У нас такой порядок.

Вот так ни с чего: нате вам комнату. Правда, со дня её обещания прошло только 7 (семь) недолгих лет. Ещё бы ждал, но в 1960 году расширились границы Москвы и Чертаново вошло в черту города, я получил право на прописку. Это первое. Но было и второе, что ускорило получение жилья. Об этом, втором я узнал, когда уже прожил в доме года два.

В пригородной Салтыковке были общежития зиловцев в частных домах местных жителей. Жили семейные работники ЗИЛа, работавшие в тяжелых условиях горячих цехов: кузницы, литейных, рессорки. Где-то на границе 1959-60 годов несколько человек организовались и пошли в Кремль, который был открыт для посещения в правление Хрущева. Пришли к зданию Верховного Совета. Вышел какой-то чиновник, пообещал и люди ушли. Прошло несколько месяцев - ничего. Собрались человек 150, шли по Москве; милиция, думая, что это какая-то официальная делегация, перекрывала дорогу транспорту. Опять вышел чиновник, начал «петь Лазаря». Громко потребовали Председателя Президиума. Чиновник смылся, вышел другой - потолще, поважнее: «Поручите кому-нибудь зайти внутрь, на переговоры». Народ сообразил, что выбранного могут уговорить или хуже – арестовать: «Пусть выходит сюда, здесь будем говорить!» Чиновник ушел и вернувшись: « Сейчас приедет директор ЗИЛа, будем решать».

После этих событий , во второй половине 1960 года, для загородников выделили несколько пятиэтажек. В одном из домов и я получил комнату, хотя у меня к этому времени уже была московская прописка. Комната неполных 10 квадратов в 2-комнатной квартире, вторую в 14 метров заняли мать со взрослой дочерью.

Только заселился, как приходит бумага из Ленинского райисполкома, перекочевавшего из Царицыно на Полянку. Прихожу, опять женщина, подороднее зиловской бытовухи: «Мы решили дать вам комнату». «Я уже получил» - отвечаю, не уточняя – где. Она в свои бумаги: «Да, да вы уже получили» - как будто прочитала она. «Да я получил комнату на ЗИЛе». Больше нет разговора, она мысленно уже направляет неожиданно свалившуюся лишнюю комнату, по своим каналам.

 В ЗАГСе Надежда и Михаил
31 декабря 1960 г.

И ещё одно событие произошло в 1960 году: наконец я женился. У Нади исчезли, по крайней мере две причины, продолжать волокиту: учеба и «негде жить». Перед самым Новым годом мы пошли в Люблинский ЗАГС и получили очередь на 31 декабря. Дней за пять до этого, она переехала ко мне, без «санкции» мамы. У меня родственников в Москве не было, её же не желали нашего союза, а посему, в качестве присутствующих при регистрации, пригласил своего друга Володю Кравченко. К назначенному часу мы приехали в ЗАГС, Володи с женой не дождались и сиротливо прошли казенную церемонию, благо свидетели не были обязательными. От женитьбы я не ощутил ожидаемого и долго лелеемого эмоционального подъема. Уже позднее, думая об «обыденности» происшедшего, как-то объяснил это для себя. Повторяясь: первые два года я не заговаривал с Надей о женитьбе. Потом, ожидая жилье и понимая, что семейному легче получить обещанное, впервые заговорил о браке. Мне был непонятен эгоизм её отказа: после свидания она шла в тепло своей семьи, я разочарованно уходил в холод одиночества. При недостатке эмоционального начала и превалировании рационализма с её стороны, боязнь сиюминутных трудностей притупили и мои эмоции; все получилось близко к ситуации, описанной в новелле «Когда смеются боги».

Увеличилась жилплощадь - уехали соседи; на появившийся диван с неожиданной поспешностью переместилась Надя, уходя в однобокий статус домохозяйки.

Семейная жизнь проходила размеренно, без излишнего накала или охлаждения. Были частные размолвки, не переходящие в отчуждение.

Наверное есть такие пары, которые способны слушать и слышать друг друга при любых внешних обстоятельствах и поступаться чем-то своим в пользу другого более, чем было это в наших отношениях. По большому счету надо бы сожалеть об этом; можно утешиться тем, что синхронных пар немного.

 
 Мы с Надей в 60-х

Внешне у нас все чинно-благородно, а для Нади внешняя сторона имеет большое значение и я, как член союза, играю по общепринятым правилам.

Испытываемый внутренний протест иногда выходил наружу. Однажды, находясь на турбазе реки Вятка, наблюдая за семейной парой «голубков», почувствовал черную зависть к чужой «гармонии». Звонком вызвал Надю, внутренне уверяя себя - в случае её отказа приехать, не возвращаться в Москву. Отказывая в повседневной чуткости, надо признать её способность почувствовать «аварийную» ситуацию и умение погасить.

…Железнодорожная платформа города Котельнич. Жду московский поезд. Вот он появляется вдали, растет и наконец, стоп. Ищу глазами.
Вижу худенькую фигурку; она отрешенно шла, тихая и жалкая. Мое приподнятое, в ожидании встречи, состояние – испарилось, переросло в виноватую нежную жалость. Я забываю черствость между нами и мысленно обещаю: никогда не расставаться с ней. С умиротворенным чувством возвращаюсь в Москву. Ничего не изменилось; по-прежнему над землей висит неприветливое серое небо, безразличное к людской суете.

В 1961 году родилась дочь Дина. Когда Надя разбудила меня ночью с просьбой проводить в роддом, я будто бы попросил подождать до утра.

 
 Теща Малика с внуками
1960-е годы

Регистрировал девочку я и имя выбирал в честь старшей Надиной сестры, которая тогда одна, из всей родни, поддерживала отношения с нами.

Надя тяжело переживала разрыв и думаю: так же нелегко в это время было и её маме. Отчуждение продолжалось долго и первый раз я увидел дома свою тещу, когда уже родился сын. Сразу всем стало спокойнее и прежде всего Наде с мамой.

 Я с детьми в конце 60-х

Надя многие годы была с ребятами дома и пошла на работу, когда Коля начал учиться в школе.

В выходные дни мы с ребятами выходили на природу, чаще всего в недалекий от нас Зюзинский лес, до которого тогда еще не добрались городские дома.

Главное неудобство того времени - теснота жилья: на четверых неполных 10 квадратов. Кроме этого, соседи были недовольны, скорее всего из-за того, что нас стало много; Наде приходилось сносить их грубость и придирки.

Были материальные ограничения. Моя зарплата, хотя и была выше средней, но четвертая её часть, естественно не дотягивала до «прожиточного минимума». Такого термина тогда не существовало, да и сейчас он не всегда понятен. Народ жил бедно, питание было скудным. Например: когда я жил на квартире у Паши, мои хозяева, имея двух детей, оба работали на ЗИЛе, за детьми присматривала наемная бабушка. Как уж они обедали на заводе - не знаю, но на ужин у них были просто макароны.

В 1959 году КБ печей из цеха перевели в Отдел проектирования нестандартного оборудования.

К 1960 году - году окончания института, проработав конструктором около пяти лет, я превратился в квалифицированного специалиста и занял должность начальника группы.

В своей отрасли технологического оборудования: нагревательные и термические установки для мелкосерийного и массового машиностроительного производства, я разбирался свободно и мог самостоятельно вести конструкторские проекты. После периода учебы в институте, я снова ощутил себя «в первой тройке».

Кроме конструкторской работы, вел занятия по специальности по заданию ОТО, рецензировал дипломные проекты.

Иногда меня привлекали для чтения обзорного курса по термическому оборудованию специалистам и владельцам иностранных фирм, посещающих завод.

Надо отметить, что в СССР не было специализированных фирм, поставляющих нагревательные и термические установки для машиностроительного производства. Некоторые крупные заводы имели конструкторские подразделения и мощности для производства этого оборудования; другие покупали его у известных фирм Германии, Англии, Швеции. ЗИЛ всегда имел свое производство. Многие заводы страны брали наши проекты.

Моя первая оригинальная работа «Печь для термообработки поковок, с возвратом поддонов». Кратко поясню её суть. Поковки термист укладывает на поддон, который при помощи механизмов, проходит камеру отжига, разгружается, а затем, освободившийся горячий 100 килограммовый поддон рабочий захватывает ручной «кошкой» и возвращает его на позицию загрузки. Многие годы предпринимались попытки автоматизировать возврат поддона, но задача не находила разрешения. Мне поручили заняться ею.

…Начальник отдела Хандий:
- На Горьковском автозаводе внедряется печь для термообработки поковок, с возвратом поддонов. поезжайте, изучите и проектируйте свою.

Приехал в Горький, остановился у тети Таси.

После хрущевской оттепели, многострадальная деревня, получив некоторые права, стала разбегаться. В деревне после войны жизнь не налаживалась, так как основные работники - мужчины сгинули в боях, а женщины - великие труженицы подорвали свое здоровье от непосильного труда и многолетнего недоедания. Поэтому, как только жители деревни получили свободу передвижения – устремились в поселки и города, подальше от подневольного труда, от землицы, ставшей для них мачехой.

Тася оказалась в Горьком. Ко времени моего приезда она была замужем, сын Валентин жил с ней. Тася работала в столовой и после деревенского голода, пребывала на седьмом небе. Первый её вопрос, что сварить на обед: курицу или кролика.

Пришел с работы муж Василий, был послан за хлебом и на этот вечер исчез, поддавшись традиционной слабости.

Приехав на завод, разыскал КБ печей, которым руководил Ильин. Заочно, по работе, мы были знакомы. Посмотрел чертежи, пошел в цех, где отлаживалась установка, которую приехал лицезреть.
Наладка шла несколько недель: никак не могли добиться, чтобы поддон стабильно приходил на позицию загрузки. Я практически сразу понял причину нестабильности и определил слабый узел - цепной транспортер, перемещающий поддоны с торца разгрузки на торец загрузки. Тут же наметил себе, что не буду копировать систему механизмов, налаживаемой на ГАЗе печи, а так же, вместо цепного транспортера применю жесткую раму с качающимися кулачками, которая будет точно ставить в заданное место очередной поддон.

По возвращению доложил Хандию о положении на ГАЗе и высказал соображения о схеме своей конструкции.

В ходе проектирования Хандий, являясь специалистом по литейному оборудованию, предложил: жесткую раму взять от формовочной линии. Мне она показалась громоздкой, но будучи «молодым специалистом», только что закончившим ВУЗ, я не стал противиться. Прямых причин для отказа я не чувствовал и вставил предложенный транспортер в свой проект.
Проектирование и изготовление заняло года полтора и вот МОЯ первая, полностью моя, линия уже в наладке!

В сравнении с горьковской, выглядит компактнее, аккуратнее. Компактности способствовало применение гидропривода, вместо электромоторов. Кроме того, подъемник был выполнен в виде телескопического гидроцилиндра, впервые примененного в нашей практике.

Но линию в наладке лихорадило: плохо работал все тот же верхний транспортер, хотя и был жестким. Разница с горьковской: там поддон нестабильно приходил на позицию загрузки, у нас же поддоны перемешивались и застревали по пути следования. Причина была очевидной - громоздкий литейный транспортер работал грубо.

Группа быстро выполнила, по заранее продуманной мною схеме, рабочие чертежи нового транспортера и линия была успешно сдана в работу.

В кузнице автоматизированная печь, среди старых своих сородичей, выглядела белым лебедем. Главное - лебедь облегчал работу термиста: ему оставалось смотреть, как поддон сам является на позицию загрузки. Многие приходили понаблюдать за работой новой печи. Хотя в документации так и осталось слово «печь» - для новорожденной АВТОМАТИЗИРОВАННОЙ линии, оно стало «архаичным».

Когда конструктор смотрит на дело своего ума и опыта, то испытывает чувство сродни тому, что возникает при виде собственного ребенка.

И З О Б Р Е Т Е Н И Е

После внедрения моей первой самостоятельной работы, изменившей технологический процесс в сторону автоматизации, я почувствовал уверенность в своих силах. В дальнейшей своей работе, при проектировании более сложных линий и агрегатов, старался тщательно продумывая, окончательно принимать оптимальные варианты и практически не допускал явных неудач.

Чертежи «Печи с возвратом поддонов» разошлись по заводам и проектным организациям страны. Вызывает Хандий.

…Вхожу в кабинет, у него в руках технический журнал. Подает его мне:
- Оформляйте заявку на изобретение, а то всю вашу работу растащат по кусочкам.
В журнале статья двух сотрудников – доктора и кандидата наук Сталинградского технологического института: «Печь для термообработки с возвратом поддонов». Описание почти повторяет наш проект.

До этого, по конструкторским разработкам термического оборудования в нашем КБ заявок на изобретение не оформлялось. Я порылся в патентном секторе технической библиотеки завода – оформил заявку с названием «Печь автоматизированная для термообработки поковок с возвратом поддонов».

Включил в число авторов, причастных к проектирования и нач. отдела Хандия. Он свою фамилию вычеркнул: «Предложенный мною транспортер не пригодился».

Через несколько месяцев, без дополнительной переписки с институтом патентной экспертизы, было получено Авторское свидетельство на изобретение.

В дальнейшей моей работе было много различных проектов со своими идеями и идеями товарищей по работе, на которые получены Авторские свидетельства. Всего - два десятка, в том числе и два иностранных патента.

В наше время вознаграждение за изобретения, хотя и внедренные, было весьма скромным. В основном было моральное удовлетворение. Так однажды я был приятно удивлен, получив от своих земляков Кировского завода Лепсе письмо: «Мы думаем внедрить ваше изобретение – «Система охлаждения вала высокотемпературного вентилятора». Просим выслать технологию изготовления кольцевых гребешков».

В 1965 году на заводе был организован Отдел главного конструктора по печному оборудованию. В него были собраны все профильные конструкторы. Возглавил отдел бывший нач. КБ цеха печей и приборов Долотов Георгий Петрович, защитивший к этому времени кандидатскую диссертацию. Его заместителем стал Литвин Григорий Ефимович - большой специалист в своем деле, хотя и не имевший высшего образования. Он всегда был в курсе новых разработок, появлявшихся в информационных каналах.

С конца 50-х завод стал оснащаться современным, даже по мировым меркам, агрегатами и линиями химико-термической обработки; в течение 60-70 годов была спроектирована и внедрена целая их гамма. В большинстве проектов принимала участие моя группа, а позднее КБ, начальником которого я стал. Собственно на стадии технического проекта все термолинии разрабатывались в нашем КБ; для выполнения рабочих чертежей привлекались конструкторы других подразделений отдела, частично из института Теплопроект.

В 70-х годах для Тольяттинского автозавода оборудование для термообработки было закуплено у иностранных фирм: английской – Бирлек, немецкой- Людвиг. Мы внимательно знакомились с ним; ничего нам не пригодилось. Наши линии выполнены по оригинальной схеме, являются более компактными и производительными.

Приведу оценку наших разработок крупным авторитетом, одним из владельцев шведской фирмы АSЕА. После посещения ЗИЛа, в конференц-зале ему задали вопрос: «Что вам больше всего запомнилось из нашего оборудования»? Он, не задумываясь: «Большое впечатление произвели линии химико-термической обработки в части оригинального решения отдельных узлов и высокой производительности».

Конечно, наш 48-поддонный агрегат выдает 800 кг. деталей в час, прошедших полный цикл термообработки. Агрегат составляет комплекс герметичных высокотемпературных камер со сложным газовым составом, закалочный бак с горячим маслом, моечную машину, камеру отпуска. К агрегату подведен десяток трубопроводов с различными жидкостями и газами, необходимыми для технологического процесса. Работа механизмов и поддержание всех параметров жидкостей и газов происходит в автоматическом режиме. В работе агрегат пожаро-взрывоопасен и поэтому снабжен необходимыми блокировками и спец-устройствами: взрывные клапаны, водяные затворы, продувка нейтральным газом и многое другое. В инструкции тщательно прописан: порядок пуска-остановки, как наиболее ответственные моменты, аварийная остановка – при сбое работы.

Бог миловал: на объектах, спроектированных нашим КБ, не было случаев гибели персонала.

Аварийные ситуации случались: затор поддонов в высокотемпературной зоне, хлопки газа, загорание масла.

…Но однажды! Обычно, возвращаясь в Москву во время не окончившегося отпуска, я не звонил на работу. Но тут:
- Здравствуй Владимир Иванович (мой зам. на время отпуска). Как дела?
- 24-й агрегат сгорел! – бухает он. Я хрипло:
- Люди погибли?
- Нет.
- Уф!

А было так. Загорелось масло в закалочном баке. Потушить не удалось. Огонь перекинулся на гидравлику (линия опутана трубопроводами, подающими масло к гидроцилиндрам под большим давлением, отсюда – утечки) - это уже пожар. Хорошо, что автоматика отсекла подачу взрывоопасных газов и включила азот для продувки, предотвратив взрыв.

Шум был на всю Москву: ЗИЛ горит! Приехало пожарное и административное начальство города. Нашего Бородина - барина не было.

Главный пожарный генерал возмущен: «Цех горит, а директора нет! Почему?!» Ему помощник на ухо: «Товарищ генерал, директор - член ЦК». Генерал проглотил язык.

Из всех, ранее испробованных мною профессий, работа конструктора приносила наиболее полное удовлетворение. Поэтому, так подробно останавливаюсь на этой сфере работы и привожу много технических подробностей, может, мало кому интересных и не очень понятных.

Тем не менее, хвастаюсь дальше. Практически все, созданные мною или под моим руководством, устройства быстро отлаживались и пускались в работу. В процессе конструирования принимаемые технические решения давались нелегко: возникали сомнения в правильности пути. Если из известных ты берешь какой-либо узел, не пытаясь его критически переосмыслить и оптимизировать к своим условиям работы, принимаешь его и спокоен - тогда ты не конструктор. Задача - улучшить эксплуатационную характеристику принятого тобой узла и тут уже возможны колебания. А если встраиваешь новое, неизвестное, возникшее в итоге долгих размышлений – сомнение становилось многократным.

По моему опыту – сомнения создают новое.

Работа конструктора не является почасовой; иногда над какой-либо задачей думаешь постоянно и даже во сне может прийти решение. И ещё: конструктор должен быть ЛЮбОПЫТНЫМ!

На протяжении 20 лет работы начальником КБ у меня было три-четыре группы конструкторов в 4-5 человек, в основном с высшим образованием; в 80-е годы, по мере того как производство насыщалось нашим оборудованием, количество конструкторов уменьшалось.
Как руководитель, к своим подчиненным старался относиться ко всем ровно, не допуская грубости. Требовал выполнения чертежей в планируемом количестве и надлежащем качестве. Несмотря на то, что детальная проверка входила в обязанности руководителя группы, все чертежи просматривал в ватмане и указывал на пропущенные неточности и ошибки. Доверял начальникам групп принимать серьезные технические решения, но если они не являлись оптимальными, брался за дело сам, объясняя необходимость изменения.
Не часто встречаются талантливые конструкторы. За все время у меня в КБ был один, которому я уступал в конструировании механизмов: Притоманов Борис Дмитриевич, окончивший факультет автоматики и телемеханики. Теплотехников в КБ сильных не было. Самостоятельно и ответственно вел проектирование Исаин Анатолий Павлович.

 
 Долотов справа со своим замом

Главный конструктор Долотов Георгий Петрович обладал конструкторским талантом и вообще был умным человеком, преподавал в ВУЗах - профессор; играл в шахматы вслепую. Как руководитель был, по-советски, грубоват и за оплошность отчитывал не щадя самолюбие. Ко мне это не относилось: в работе у нас поддерживался паритет. Споры были по частностям и никогда не приводили к потере контакта. С ним я работал около 30 лет и поддерживал связь 20 лет после выхода на пенсию - дачи на одном участке.

Вероятно эта часть повествования, связанная с профессией, скучна для чтения. Согласен - она не во всех читающих найдет отклик. Но тот, кто с удовольствием ходит на работу, со мной во многом будет согласен и для него даже технические подробности будут интересны.
Сейчас вспоминаю напряженный труд нашего отдела, который за полтора десятка лет, технологическое оборудование для термообработки вывел на общемировой уровень и с горечью осознаю: последние полтора десятка лет не имеют созидательного продолжения, а созданное не используется.

В 70- 80-х годах наше технологии и оборудование широко применялись: в странах СЭВ, на ближнем Востоке, Китае, Индии. Заводы и институты Союза проектировали и строили за рубежом многочисленные промышленные предприятия, электростанции. ЗИЛ принимал участие во многих зарубежных контрактах, проектируя цехи и оборудование. И это все обвалилось! Новые революционеры, своими дилетантскими реформами, разрушив производство и потеряв технологию, не только остановили промышленность своей страны, но и замедлили развитие многих стран, которые поверили нам и свое развитие связывали с нашими технологиями и специалистами.

1960 год был для меня насыщенным, а 1961 – самым безмятежно- счастливым. И то: перегрузки, связанные с учебой – позади, обретено наконец – свое жилье, Надя, рождение Дины, любимая работа. «Утром – с удовольствием шел на работу; вечером – с удовольствием - домой».

…Сижу за рабочим столом. Передо мною ряд копировщиц. Начальница копировального бюро, остановившаяся недалеко от меня, разговаривает с, одной из женщин, я слышу слова в мой адрес:
«…какая чудесная семья…»
- У нас только что родился Коля.

Но жизнь ревниво следит и не даёт человеку долгое «хорошо». Так и моя, с большой задержкой отладившаяся жизнь-работа, в 1962 году дала неожиданный жестокий сбой. Может это происшествие и больница 1958 года заявили о себе: произошел нервный срыв. При этом я испытал необычайной силы стресс. Все произошло во время занятий с египетским предпринимателем, которому я читал, через переводчика, 20-ти часовой курс «Промышленные печи». Небольшое волнение, вдруг меня пронзил вселенский ужас и через мгновение – покинуло сознание. После недельного лечения, я продолжил занятия, испытывая, вместо спокойного удовлетворения, сильнейший внутренний дискомфорт.

И с 1962 года я утратил способность жить по-прежнему: меня не оставляла настороженность и рабская зависимость от неё все время, кроме сна. Многое ушло из повседневной жизни: кино, ресторан, выставки, собрания, лекции; невероятно затруднилась основная работа, общение с коллегами. Надо было заставлять себя зайти в метро, в парикмахерскую, пройти подземным переходом.

А на работе: совещания: доклады проектов, различные встречи с приезжающими за опытом, поездки в сторонние организации. Как начальник КБ – я был обязан всем этим заниматься. И если эта часть работы раньше воспринималась, как приятное разнообразие, то сейчас она действовала угнетающе; во время любого мероприятия мне с большим напряжением удавалось подавлять внутреннее волнение, заставляя себя волевым усилием оставаться на месте, тогда как внутреннеё «я» кричало: «прочь отсюда».

Была утрачена коммуникабельность, прекратились встречи с друзьями, тем более «веселые», с 1965 года я не разу не был в санатории, доме отдыха, в театре. Немногие встречи с ветеранами были тягостными и только чувство долга вело на них.

Я понял, что схватил серьезную болезнь и почти сразу почувствовал – надо менять образ жизни и место работы. Но слишком многие нити держали в прежнем круге. Продолжая бороться, выработал особый распорядок: избегал рискованные ситуации, нагружался работой за кульманом, стал делать зарядку, многие годы не ложился спать позднее 11 часов, освоил аутотренинг и многое другое. В свободное время стал заниматься различными «хобби», отпуск проводил только на природе, уезжая один, чтобы иметь свободный распорядок. Разумеется не разу не садился в самолет (бывший десантник!), не мог воспользоваться открывшимися возможностями поездки за границу. И пожалуй самое главное: никто – не дома, не на работе – не должен был видеть мое состояние.

Все это со временем, а сразу после срыва меня направили в психоневрологическую больницу, где провел больше месяца, получил десятки уколов и съел сотни таблеток. По выписке, на какое-то время мое состояние улучшилось; потом все вернулось «на круги своя».

В клинике мне предложили то, что я смутно чувствовал сам: сменить Московский Вавилон на более тихое место. Эта мера подтверждалась поездками на природу или при отпуске в деревне, где мне было спокойно-комфортно. Но заикнувшись Надежде о переезде куда либо, я увидел в её глазах изумление неведения и совершенную неготовность разделить свалившуюся на меня беду, невидимую, а следовательно и непонятную ей. Не стал объяснять детально, но если бы сделал это: она не поняла, а поняв – не была способна помочь.

Мое положение может понять опытный врач или человек, находящийся в тех же, невидимых, ежеминутных, тисках. Только недавно, после этих строк, я прочитал описание себя в новелле «Ангел на мосту». С одной невеселой разницей: там все было недолгим и закончившееся мажором.

В 60-70-е годы побывал ещё два раза в неврологических больницах со свободным распорядком.

 
 Я в 70-е годы

В это время у нас появились транквилизаторы: они очень помогли и помогают мне до сих пор.

Поначалу у меня было сильнейшее желание уйти в глухую оборону: оставить должность начальника КБ - стать просто конструктором. Но я не сделал это потому, что: первое - в силу своего характера, не хотелось отступать, второе – я не был уверен, что можно убежать от самого себя.

Стиснув зубы, продолжал жить и работать, изобретая разные способы, которые обеспечивали сокрытие моего внутреннего состояния от окружающих, особенно от подчиненных и не давали войти в острый срыв. Жизнь перешла в другой режим, без особых притязаний; хотя бы остаться достойно на своих позициях.

…Вызывает зам. главного конструктора Кондаков, вежливо (самый тихий из моих начальников):
- Мы думаем предложить вам должность начальника отдела. (Планировалось отдел преобразовать в Управление).
- Богатство, слава - все мгновенно, лишь имя доброе - нетленно, - выскочило из моей памяти.
Удивленно смотрит:
- Пойдем!
Заходим к главному, Кондаков:
- Я ему предложил, он как-то непонятно ответил.
Посмеялись. Естественно – я не объяснил причину отказа.

Если бы я согласился, то в моих новых обязанностях увеличилась доля представительских, особо тягостных. Правда, Отдел в Управление так и не превратился.

Мой врач Анна Ильинична на вопрос - можно ли излечиться или предупреждать острые приступы, дала отрицательный ответ. Для сохранения статус-кво: прием лекарств и ежегодная госпитализация на 45 дней или хотя бы через год. Такого режима начальник КБ принять не мог: за 20 лет я позволил полечиться в больнице 3 раза. В больнице были две встречи, которые мне помогли. Один мужчина, с близким диагнозом посоветовал: « Не принимайте спиртное, в том числе и пиво» - с 1962 года – я трезвенник. Пожилая женщина-врач сказала: «Вы должны понять, что с брачком и вести себя соответственно» - это не забываю никогда. Внутренняя напряженность, соединяясь с внешними обстоятельствами, часто приводила к сложным ситуациям.

…Запускается конвейерная печь с новой панцирной лентой. Лента часто сходит с барабана и сдача печи в работу затянулась. Я залез в камеру, лег на движущийся конвейер, чтобы уловить момент схода ленты. Все это в грохоте кузницы, но я спокоен у печи наладчики и при опасности всегда смогут отключить конвейер - слышу их голоса.
В какой-то момент я понимаю, что никакой страховки нет, все ушли на обед. С большим напряжением заставляю себя успокоиться, ползу к узкому окну разгрузки, обессиленный, с трудом выбираюсь наружу.

…Алтай. Ночевал у геологов на месторождении белоречита. Ночью прошел дождь и вздувшаяся река не дает возможности возвращения по низкому берегу.
Поднимаюсь по каменистой тропе горного: слева - стена, справа – крутой склон в несколько десятков метров, уходящий в бурный поток Белой. Тропа на полке, шириной в метр или меньше, мокрый камень. До верха остается метров 6, сапоги скользят. Становлюсь на четвереньки, стараясь сдержать возникшую панику, ползу вверх. Вот и плоская широкая площадка: волнение улеглось… пронесло.

Когда что-то мучает, или - не дай Бог - заболел, надо знать: это удел многих и надо просто продолжать жить. «В каждом дому по кому» - как-то услышал от врача, в качестве утешения. Поразмыслив, понял, что эта простая поговорка - истина и при определенных обстоятельствах может помочь.

Прочитать это может и скептик-оптимист:- «Дурак, мучился, надо было идти к хорошему психологу (невропатологу, психоаналитику и прочему Фрейду), или не вылазить из больницы. Дорогой мой, в основном у всех бывал, кроме Фрейда - понятно почему, и гипнотизера, тут сам сообразил - не надо.

А больница? На пенсии меня от неё уже ничего не удерживало и где-то в 87-м – намылился. Как там меня принимали - особое кино: криминал с небрежением. Лечили – то же. Досрочно вырвавшись оттуда, долго приходил в себя; как потом понял, что лечили от депрессии, о которой раньше только слышал, но никогда не испытывал.

Не знаю, как в настоящее время (хотя сейчас главное - деньги, не закон), но в советское, полечившийся у психиатра, автоматически попадал в волчий список: приписывался к психдиспансеру и лишался многих гражданских прав. Проводимые методы лечения и диагностики были бесчеловечными; с приходом транквилизаторов – стали погуманнее. За те немногие дни стационара, при нейтральном для окружения диагнозе, в лечении применялись явно вредные для меня, методы. Многое делалось молодыми врачами в целях работы над диссертацией. Подробности оставляю, но об одном случае расскажу.

В связи с работой из отдела многие ездили за границу. Я был невыездным, но не сетовал: сам избегал все, что выходило за рамки повседневности. «Может ты съездишь в Чехословакию?» - спросил Долотов. Там изготавливались узлы по моим чертежам. Думаю: «Может попробовать: поеду поездом, а там как-нибудь приспособлюсь; посмотрю Прагу (в 1945-м будучи в ней - её не видел)». Пошел к врачу за разрешением. Он сам, то ли не имел полномочий, то ли перестраховался: «На днях будет профессор, покажемся ему».
Предстал перед «приходящей» профессоршей. Та назначает тест, равносильный, в моем положении, удару молотком по голове. У меня хватило ума отказаться от опасной процедуры, вместе с поездкой в «кисельные края».

Как же я лечился? Выше уже говорил; здесь – системно. Основное лекарство: обстановка и распорядок дня. Обстановка: природа, меньше урбанизации. Распорядок - свободный, чтобы тебя никуда не тащили: не люди, не обстоятельства, а ты, своей волей, шёл туда, где тебе комфортно, не лез - где «дует»: то ли это подземный переход, то ли безлюдная площадь и «нет числа ему». И главное - любимая работа. На своей основной работе конструктора я и раньше работал прилежно, а сейчас тем более старался плотнее занять себя обдумыванием какой-либо рабочей задачи, делая эскизы, становился к кульману.

От доктора: транквилизаторы, не постоянно и в небольших дозах. И «хобби»: рыбалка, сбор грибов, рисование, резьба по дереву, многолетняя эпопея с цветными камнями, строительство на даче. Надо ПОЛНЕЕ ЗАНЯТЬ СЕБЯ, лучше ЛЮБИМЫМ ДЕЛОМ .

Хотя я более или менее научился управлять собой в различных ситуациях, но постоянная настороженность и внутренний дискомфорт изматывали: не сдаваясь раньше времени, выход на пенсию справедливо расценивал как избавление. Пришла пора, сразу «сбежал». Начальники и подчиненные были удивлены моим «нестандартным» поступком.

Многие проблемные для меня обстоятельства места и времени отпали; большинство решений по «повестке дня» остались только за мной – это главное. Отпала необходимость быть всегда начеку, готовым погасить внутренний бунт. Конечно, стрессовые ситуации возникают, но способов нейтрализовать их увеличилось многократно.
На пенсии самыми комфортными для меня были первые 12 лет, когда я почти не обращался к врачу и делал то, к чему лежала душа. Более подробно напишу ниже.

А пока снова в 60-е.

Ребята пошли в школу; учились оба хорошо, никаких особых забот с ними не было. Помню: Дине – три года, она держит складную книжку с картинками и наизусть, слово в слово «читает» сказку «О рыбаке и рыбке».

Надя пошла работать, но дети часто болели и много приходилось быть дома.

Учились ребята в обычной школе, почти не участвовали в каких либо кружках. Попробовали приобщить их к художественному творчеству - кружок рисования. Ходили туда неохотно, а потом и вовсе забросили.

В 70-е годы страна СССР готовилась стать компьютеризированной. Начиналось все энергично, с большим размахом. Появились специализированные научные городки, создавались производства для выращивания кристаллов. Даже в непрофильных институтах создавались кафедры, связанные с электроникой.

В институте стали – МИСИС открылся такой факультет. Дина, закончившая школу, поступила туда.
Коля, учась в 10-м классе, посещал курсы подготовки в Архитектурный институт, вместе со своим приятелем. У него были творческие задатки; помню его многофигурные композиции, выполненные карандашом, в которых гармонично сочетались точность подробностей с перспективой. Тем не менее, закончив школу, может усомнившись в успешности поступления в Архитектурный, вслед за Диной пошел в институт стали.

По окончании института, Дина пошла работать в «почтовый ящик» - по направлению. Через два года туда же пришел и Коля. Нравилась ли им их работа - скорее нет: по их рассказам она не являлась инженерной.

Прошло немного времени их самостоятельной работы, как произошел развал Великой страны, а вслед – полегло и производство.

 Дина с сыном

И конечно одной из первых пала, так и не набравшая необходимой прочности, электронная промышленность. Почтовый ящик сыграл в свой синоним; люди остались не у дел. В помещениях ящика стали варить пиво.

К этому времени Дина вышла замуж и родила Сашу: работа на время стала не нужна. Коля сначала подвизался на случайных работах в старых стенах, а потом ушел в частную фирму, позабыв о своих творческих задатках. Впрочем, заняться любимым делом никогда не поздно.
Шли годы. Дина выучила английский, проявив немалое упорство. Сейчас сама кого-то учит.

Наш дикий рынок у многих украл не только работу, но и заставил поступиться человеческим достоинством: инженеры работают таксистами, офицеры «пасут» дважды чужие железные стада: по принадлежности - новым русским, по производству - иностранных фирм. Не достает достоинства и нашим правителям: 15 лет, с непонятной радостью, катаются в чужих «санях», не пытаясь завести свои.


 Предыдущая глава  Вернуться  Следующая глава