Т Ю М Е Н Ь
|
|
| Военные награды и документы |
Итак, в начале ноября 1943 года я впервые в жизни сел в поезд (телячий вагон) и поехал в Армию.
...Ночь. Вагон качается, периодически вздрагивая на стыках всем нутром.
Я не сплю - тоска захватила меня. Красноватым мотыльком приплясывает огонёк фонаря. Мысли сумбурно - неуютны: и потому, что я еду в этом колыхающемся ящике и еще более - что ждет там.
Перед глазами стоит плачущая мама, удивленно-расширенные глаза братьев, непонимающих происходящее, но чувствующих тревогу взрослых. Это видение прогоняется картинами дома, огорода, деревни, полукружием леса за полем, где я так безмятежно проводил время.
Мне полегчало: сосущая тоска отступала. И над всем - нависла одна роковая мысль: "всего этого я больше не увижу НИКОГДА". Колеса замедлили ход, скрежетом, встали.
Кто-то зашел в вагон: фонарный огонек дернулся, поплыл к выходу.
Вдруг вопль: - Куда..а..а.а?! И тут весь вагон зашелся в неистовом крике. Я тоже орал, испытывая какую-то сладостную ярость.
Фонарь остановился и повис на прежнем месте.Я оказался не одинок: весь вагон, охваченный унынием, не спал, прислушиваясь к грядущему.
Поезд шел на восток, в Тюмени встал. Эшелон стал пополнением учебное - стрелковой бригады. Я попал в артиллерийский дивизион. Начальство изрекло: учимся 6 месяцев и сержантами едем на фронт.
В1-й батарее было много ребят из Опаринского района. Из нашего сельсовета был Шубин Витя - крепкого телосложения, веселый хохотун (последнее до Тюмени). Командир взводе лейтенант Дворянкин с нами занимался мало: приходил на развод, на построение, проводил некоторые занятия в классе. Пом. командира взвода ст. сержант Черный, высокомерно-неприятный тип, во время занятий часто просто издевался над некоторыми, слабо восприимчивыми курсантами. Командир другого отделения сержант Ведёркин, бывший фронтовик, был более лоялен.
Батарея 100 человек. Жили в общей казарме, спали на двухъярусных кроватях. Одеты были плохо: старая шинель, х/б гимнастерка и брюки, х/б же нижнее белье, шапка из искусственного меха, поношенные ботинки с обмотками и простыми портянками, рукавицы из байки, брезентовый ремень.
Из нас готовили артиллеристов противотанковой артиллерии. Материальная часть - 45-миллиметровая пушка, которую на фронте называли "Прощай родина": ее снаряд танку - слону дробина.
Кормили по так называемой третьей норме: капустный суп без мяса, каша, стакан чая, 700 грамм хлеба. А мы в самом росту (17 лет мне исполнилось уже в Тюмени); зима - 30 и более, с пронизывающим ветром с реки Тура. И почти каждый день несколько часов занятий на воздухе. Если строевая - куда ни шло, в движении. А огневая - тренировка стрельбы из пушки - на месте. Правда, тут никто не стоит и слушает спокойно; все стучат ногами, машут руками - иначе замёрзнешь. Как с утра ноги охладились, на морозе, замерзли, продолжают быть холодными и в казарме, вплоть до отбоя, когда окажешься под одеялом. Голод и холод создавали гнетущую атмосферу: в казарме 100 молодых парней, по существу, подростков, но в ту зиму не звучал не только смех, но громко как-то не говорилось. В полку была специальная команда "доходяг": туда отправляли отдохнуть и набраться сил совершенно истощенных солдат. Правда у нас в дивизионе таких было немного: мы были отобраны по росту и телосложению.
Очень угнетал распорядок дня.
- Перва..я..я! ПОДЪЕМ! - раздается зычный голос старшины и вспыхивает реальность, от которой ты был избавлен на некоторое время сном. Я и сейчас в подробностях вижу: плотное сытое тело старшины Егармина посреди казармы, с по-хозяйски расставленными ногами в добротных хромовых сапогах, в которых, надо полагать, кроме портянок, еще и шерстяные носки. Лицо у старшины мужицкое, красное, сытое. Надев брюки, гимнастерку, ботинки с обмотками, слышу громовое:
-Надеть головные уборы, выходи строиться!
Темно. Строимся в рыхловатую колонну, старшина впереди:
- За мной, бегом, марш! Километра полтора, до кладбища на окраине города и обратно. Бегут все исправно - мороз подгоняет. А после такой зарядки - завтрак не в счет. Голодное чувство сопровождало все время службы в Тюмени. Только во время редких нарядов по кухне еда была более или менее досыта.
Из памяти Тюменского периода:
...Подняли батарею по тревоге: пропал затвор от винтовки! Ч.П.! Задача: найти во что бы то ни стало Винтовка учебная, выморочная: затвор без бойка, стрелять из винтовки нельзя. Но ПОРЯДОК: неслыханное дело - пропал затвор от ОРУЖИЯ! Пропажа, скорее всего - протест против тяжких условий службы.
Не один день искали всем дивизионом. Нашли... в выгребной яме....Идут классные занятия. Взвод сидит в казарме и слушает гнусаво-нудный голос Черного. Тянет в сон, неожиданно резко-срипучее:
- Красильников!
Рыхлый, рыжеватый курсант, вздрагивая, с трудом приходит в себя.
- Два наряда вне очередь!Вечером, после отбоя Красильников с кем-то, таким же бедолагой, шваброй драит деревянный, замызганный за день, пол. Отдраили, будят дежурного сержанта. Хорошо, если сержант, не поднимаясь, буркнет: -"Ложитесь спать". Но часто он встает, скребет пяткой сапога, на полу возникает белесая полоса; бухает ведро воды на вымытый подсыхающий пол. Уборщики еще долго гоняют воду и осушают пол. Спать им остается всего - ничего. На следующий день у Красильникова снова слипаются глаза и все идет по кругу.
...- Выходи строиться!
Столовая, в которой питается, кроме артиллеристов еще и минометный батальон, находится в нашем расположении, в 30 метрах от двери казармы, но старшине захотелось посмотреть или кому-то показать: как мы ходим строем.
- Правое плечо вперед! - мы выходим на улицу.
И через полминуты:
- Запевай!
Молчание и только сердитый топот наших ног: ну никак нам, вечно голодным, не хочется петь.
- Перевалов, запевай!
Раздается хрипловатый баритон Перевалова:
- Наверх вы товарищи, все по местам...
Жидкие голоса нестройного подхвата. Идущий сбоку старшина - быстрым шагом в голову колонны:
- За мной, бего о ом, марш!
Излюбленный маршрут - до кладбища, перед ним поворачиваем обратно.
- Батарея, шагом.
И через минуту мы дружно поём, как после хорошего застолья.
Итог такого моциона: обед пролетает и хроническое - ХОЧЕТСЯ ЕСТЬ, не бледнеет....Лесная зимняя дорога. Группа курсантов тянет сани: шесть человек на одни; вольным шагом в тихом заснеженном лесу. Без команды и песни, не ощущая обычного холода, как-то даже весело шагаем по узкому коридору вековых елей. Идём за дровами; дорога километров 12-15, туда - обратно около 30-ти. Обратно - с дровами, но сани идут легко, мы не чувствуем тяжести.
Приходим поздним вечером. Ужин давно прошёл, но нам оставлен и обед. После свободно проведённого дня, без казарменного распорядка и командных окриков, без мёрзнущих ног - еще и сытный ужин - почти праздник.
Эти немногие походы за дровами вспоминаются, как приятное времяпрепровождение....Строем шагаем по своей улице. Навстречу телега. На ней что-то прикрыто рогожей: виднеются бледно-синюшные руки, ноги. Это везут умерших, они без одежды; в конце нашей улицы кладбище. В Тюмени много госпиталей.
 |
| Иван Катарин |
...- Мишка, Мишка? - голос Ивана Катарина, моего земляка. В ответ я сую в щель в стене довольно крупную и аппетитную "копчёнку".
Я в наряде по кухне и разделываю рыбу для супа: беру из короба золотисто-копченого леща и сдираю чешую. Лещ хорош даже по нынешним сытым временам; не понятно, как он мог попасть на нашу солдатскую кухню 1943-года. До оклика Ивана я уже порядочно напихал в чьи-то руки этого леща. К разделочному цеху кухни примыкает сарай-дровяник и через него уплыло немало чего с солдатской кухни, в немногие посвященные руки.
Вдруг грозное:
- Стой! Из какой батареи?!
Я похолодел: это голос старшины - зав. столовой.
Через минуту он спрашивает на кухне:
- Кто в наряде - Мишка? Появляется курсант с винтовкой и нас с Иваном -в штаб дивизиона. На лестнице на 2-й этаж Иван, чуть замешкавшись, что-то на себе поправил (как мне показалось).
В штабе: командир дивизиона, командир нашей батареи ст. лейтенант Вараксин, Дворянкин. Начинается допрос:
- Катарин, где взял рыбу?
- Купил у минбата. (Купил у солдата минометного батальона.)
И вдруг Дворянкин:
- А ну, покажи перевод!
Иван Катарин из семьи служащих и время от времени получает из дома деньги, на которые покупает картофельные оладьи, приносимые к забору - пять рублей штука. Иван лезет в карман и подает лейтенанту деньги. Тот считает: 200 рублей, пятидесяти рублей из перевода нет. (Ваня пятидесятку предусмотрительно спрятал).
Меня почти не допрашивают, но снимают с наряда. Ивана же, без шинели, но в шапке, на два часа - в лыжную каптерку, где под минус 30.
Я лежу на койке, вслушиваюсь в непрекращающийся топот в каптерке и каждый стук ивановых ботинок отзывается во мне болезненным током.В дальнейшем мы вместе с Иваном служили еще в Казани и Наро-Фоминске. Из Наро-Фоминска на фронт он уехал раньше меня. Приезжая в Опарино, я бывал у него, а однажды, проездом из южного санатория, он был у меня. Работал он зам. председателя райисполкома. Мы переписывались, но последнее письмо пришло от его жены с вложенной вырезкой из "Опаринской искры": "...Катарин Иван Прокопьевич, кавалер ордена Славы 3 ст...."
Наступил апрель, появились проталины. Холод отступал, голод становился терпимее. Прошел слух: едем на фронт полным составом - сержанты стали покладистее. С Ведерниковым уходим на полевые занятия за кладбище: солнце, зеленые росточки вылезающей травки, длинные перерывы. К боям нас готовили плохо: мы почти не стреляли из стрелкового оружия (нет патронов), всего однажды были показательные стрельбы из пушки.
Настроение было такое - скорее на фронт: хотелось прервать этот голодно-холодный кошмар, не думая, что можно попасть в ад. Я тоже хотел поскорее покинуть Тюмень, хотя внутри и жила мысль о гибели (ворожба немого).
Настал май. Нам присвоили звание "ефрейтор", выдали новое обмундирование. И вот большой колонной, под звуки оркестра, идем через центр города на вокзал. Услышав знакомые звуки марша, из домов выходят жители, в основном женщины, прощально машут нам, вытирая глаза.
...Поезд идет по Удмуртии. На горизонте деревня. Из вагона прыгает солдат и по полю. Охрана стреляет. Это не дезертирство. За минуту до того, увидел свою деревню, он и не подозревал, что скопившаяся тоска вырвет его из теплушки и понесет к родному дому.
И охрана стреляя, вряд ли целилась в него.
К А З А Н Ь
В Казани с эшелона сняли часть солдат и направили в такую же учебно-стрелковую бригаду, расквартированную недалеко от озера Кабан.
Лето. Буйно цветет акация, которую я раньше не видал. Все поле было занято ею, в ней - пешеходные тропинки. Казармы были в виде огромных землянок, с двухъярусными нарами.
Кормили по 9-й норме, намного лучшей чем 3-я. Кроме того, не надо было расходовать калории на обогрев и мы почувствовали себя сытыми.
Но почему-то в памяти от пребывания под Казанью мало чего осталось, а от учебы и командиров - ничего. Объяснить это можно разве тем, что условия службы там разительно отличались от Тюменских и мы расслабились до нормального состояния равновесия, а в памяти больше всего откладываются отклонения от него.
...Мы с товарищем идём по виляющей тропинке в желтой пене акаций. Несем с полковой кухни ведро супа, подвешенное на палке. В ведре колышется толстый слой коричневого комбижира с розовыми кубиками американского баночного фарша.
Почему не запомнились командиры и учеба? В Тюмени командиры в основном были тыловики, в Казани - фронтовики. В Тюмени сержанты преобразились, когда прошел слух о совместной отправке на фронт.
Человек, побывавший на фронте становится независимее от сиюминутных обстоятельств, от начальства в том числе; он становиться добрее к тем, кого готовит к отправке в увиденный им ад.
В один из августовских дней нас по тревоге построили и объявили об отправке на фронт. И опять, под щемящие звуки "Прощания славянки", шагаем мимо башни Сююмбике и по сторонам женщины - с мокрыми глазами. Нам было грустнее, чем тогда, когда отправлялись из Тюмени: служба была, не в пример, легче, да и солнце ярко светило - день был налит благодатным теплом. Нам никуда не хотелось ехать, тем более в тревожную неизвестность смертельной опасности.
Но, в поезд и ау!
Н А Р О - Ф О М И Н С К
Где-то наверху, может на небе, опять нас пристопорили. Ехали несколько дней, в Подмосковье остановились: эшелон был расформирован - часть курсантов направлена в г. Наро-Фоминск. Здесь была база танковых частей; в это время находились остатки 201-й танковой бригады, выведенной с фронта. По реке Нара проходила линия фронта и город и гарнизонные строения были разбиты. Три огромных полукруглых казармы были совсем непригодны для жилья и нас поместили в танковые ангары. В них были устроены из жердей трехъярусные нары. На жердях - сено, накрытое маскировочными сетями. Были подушки и одеяла. Казарма освещалась и отапливалась соляркой и в помещении, особенно вверху, витали черные снежинки сажи, никак не добавлявшие уюта нашему жилью.
На базе 201 бригады был развернут учебный полк для подготовки экипажей бронетранспортеров с зенитным вооружением. Бронетранспортеры на обрезиненных гусеницах имели пушку 37-го калибра и 2 пулемета Кольт-Браунинг. Они поступали из Америки, через Иран. В полку было 25 батарей, я попал в 20-ю. Нас построили и командир полка майор Орлов сказал: - На учебу нам отведено 28 дней. За это время мы изучаем материальную часть: машину, вооружение, рацию. И едем на фронт.
Начали заниматься по 12 часов. Офицеры, по три человека на батарею, в основном были из запаса. Строевой подготовкой почти не занимались, дисциплина была относительно легкой, кормили плохо. Опять, как в Тюмени, постоянно хотелось есть.
Из памяти:
... На реке Наре была полковая баня. Я с двумя солдатами в карауле у бани. Должно: один стоит с винтовкой у бани, другой отдыхает - спит, третий бодрствует. Мы, рассудив, что баню никто не украдет, забаррикадировались и сладко заснули. Сквозь сон послышался невероятный грохот - рушилась наша баррикада и вслед громовое:
- В ружье!У распахнутой двери, держа все наши винтовки стоял нач. штаба ст. лейтенант Гуров. После длинной тирады о нашем разгильдяйстве, посулил губу. Но мы вроде не сидели - времени было мало.
...Был в наряде по кухне, вынес банку тушенки - с килограмм. Оказалась очень жирной, спрятал в укромном месте. Улучив время, несколько раз наведывался к ней.
...Картофельное поле охраняется сторожем с оружием. От леса оно отделяется дорогой, политой нечистотами, чтобы нельзя было к нему ползти. Несколько человек: сидим на опушке, у самой дороги. Один смотрит за охранником, остальные приготовились.
- Пошел. - Быстро перебежав дорогу, падаем в ботву. Лёжа роем картошку, засовывая в брюки. Услышав команду: "Назад", вскакиваем и в кусты. Поодаль - печём, вкусно....В доме офицеров, уцелевшем в ходе боев, хранится картошка. Мы её перебираем. Перед уходом затариваемся под гимнастерку, в брюки.
Выходим: в фойе стоит старшина - зав. складом и около него ворох конфиската. Мы пополняем его.Прошел месяц, первые 7 батарей с поступившими бронетранспортерами, уехали на фронт. Затем, по мере поступления матчасти, батареи уезжали. Наконец, уехали два расчета 19-й батареи и на этом все застопорилось. Идёт месяц, второй, занятий практически нет - транспортеров тоже нет. Хозработы, политзанятия. Зима в разгаре: холодно, голодно.
Наступил 1945 год, матчасти нет. Нас стали посылать на разные хозработы вне части. Поехали в совхоз Ермолино, под Боровском. Живем здесь вольно, нет строя. Кое-что из еды перепадает от совхоза. Работа: долбим мерзлую землю, делаем небольшие ямки. Для чего это делать зимой? Требуется очень много сил; летом было бы совсем просто. Но мы долбим - солдатский труд дёшев. Проходит зима. Машин нет и нет. В Кубинке рубим мелколесье: расчищаем полигон.
Предыдущая глава Вернуться Следующая глава